на пирсе за рестораном встал на одно колено и пообещал, как только сможет, купит кольцо. Два дня спустя Эмметт надел выглаженную белую рубашку и коричневые джинсы, они, взяв с собой Хантера и Саванну, пошли в администрацию округа, поженились и вышли в весеннее солнце, став одним целым. Волосы Кристины с вплетенными цветками душистого горошка свободной косой были перекинуты через плечо. На ней было похожее на лепесток платье персикового цвета – такого нежного и непритязательного, что Эмметту хотелось плакать.

* * *

– Черт, как угрожающе прекрасно себя чувствуешь, когда уничтожаешь что-нибудь! – удовлетворенно заключила Талли уже на веранде.

– Ты уверена, что не против? Я могу отдать деньги за гриль.

– Да ты, пожалуй, можешь отдать деньги за что угодно.

Эмметт чуть улыбнулся, но почти сразу окунулся в глубокую печаль.

– В воскресенье рано утром я уйду. Просто имей в виду, – сказал он.

Дождь снова застучал равномерными каплями, Эмметт и Талли вернулись на кухню. Она сходила в спальню и пришла с черным рюкзаком, который обещала ему отдать. Он поблагодарил ее и начал заполнять его, думая о том, что черные рюкзаки навевали грусть на Кристину. Тебе грустно, Кристина? Пожалуйста, скажи, что нет.

– Куда ты отправляешься? Обратно в Клементину? – спросила она.

– Понимаю, ты бы почувствовала себя лучше, если бы я сказал, что поеду обратно в Клементину, но я пока не знаю, что буду делать.

– Родители пришли бы в восторг, увидев тебя и узнав, что с тобой все в порядке.

– Откуда ты знаешь?

– А у твоих родителей нет проблем с психикой… Ничего, что я спрашиваю?

– Нет. То есть, насколько мне известно, нет, – сказал он.

– Ни тревожности, ни депрессии?

Эмметт помотал головой.

– Ну… они твои родители, ты единственный ребенок. Поэтому я знаю, что они пришли бы в восторг, увидев тебя.

– Но ведь не во всех семьях царят тепло и любовь. Есть семьи необычайно хлипкие. Не у всех такие прекрасные родители. Есть родители очень плохие, – сказал он.

– Эмметт, это у тебя очень плохие?

– Нет, но их много, – сказал он, застегнув сложенный рюкзак и поставив его в угол.

– Расскажи мне о них. Какие они?

Он рассказал, что отец работал в страховой компании по сельскому хозяйству и фермерской деятельности и с нетерпением ждал скорого выхода на пенсию и что мама умела исключительно хорошо готовить. Он рассказал, что родители были неидеальными, но мама была к идеалу близка. Его отец едва не попал во вьетнамский призыв и был человеком нового поколения. Ни разу не поднял на Эмметта руку, что в провинциальном городке, где он рос, было редкостью и где почти всех детей воспитывали так, что они должны были уметь сами набирать с деревьев во дворе прутья для побоев. Он рассказал Талли, что родители жили тихо и уединенно и что они хотели иметь одного ребенка. Что они доброжелательно приняли Кристину в свою жизнь в качестве невестки и скорбели вместе с ним, когда она умерла.

Талли спросила, была ли хлипкой семья Кристины, и Эмметт утвердительно кивнул.

– Ну у тебя семья, похоже, добрая и любящая. Поверь мне, они не хотят тебя потерять. Даже думать не хотят, что потеряли. Я бы пришла в восторг, увидев, что живы мои кошки, если бы думала, что они мертвы, – сказала Талли.

Эмметт стоял, засунув руки в карманы серых брюк, которые ему не принадлежали. Талли предложила бросить их в сушилку, так как во время охоты на кота он намочил колени, но он отказался. Они уже и так почти высохли. Он оперся о стойку, а Пэм тем временем бесшумно вошла в кухню и, подняв голову, замяукала.

– Есть хочет. – Пройдя к шкафу, Талли вытащила оттуда измятый пакет кошачьей еды и подозвала рыжее животное.

– Я рад, что кошки живы, – сказал он, цепляясь за конец разговора.

– Ты умеешь играть в джин рамми?[50] – покормив кошек и открыв кухонный ящик, спросила она. В руке у нее была колода карт.

– Конечно, умею.

Талли спросила Эмметта, не хочет ли он немного поиграть в карты и досмотреть «Смешную девчонку», а потом спросила, как он относится к печенью с шоколадной крошкой. И что, если добавить туда тыквы?

– Вопрос риторический, не правда ли? – заметил он.

– Было бы совершенно неправильно и даже невежливо по отношению к октябрю готовить печенье без тыквы, – заключила Талли.

* * *

Они вместе замесили тесто, но в конце концов, когда пришло время мешать и выкладывать, Эмметт полностью захватил инициативу. Когда печенье уже было в духовке, они с Талли сели играть в джин рамми. Она спросила его, учился ли он в университете – он ответил, что нет. Она спросила, не мама ли научила его так хорошо готовить, и он сказал, что да: он рос, готовя на кухне вместе с мамой, бабушкой, дедушкой и дядями, и что он обожал есть, так что было вполне логично, что он тоже умеет готовить.

Тыквенные печенья с шоколадной крошкой получились идеальными – оба съели по два, не оставив на тарелках рядом с кружками свежезаваренного чая ничего, кроме мелких крошек. Талли сходила за мохнатой красной шапкой, которую купила на торговой улице, а ему велела достать из рюкзака свою, синюю. Надев шапки, они пару раз сыграли в покер, меняясь шапками при новой сдаче и используя вместо фишек сигареты из его мятой пачки. Стрит-флеш Талли победил его фулл-хаус на последнем круге торгов.

Играя в карты за столом у Талли, он вспоминал о тех ночах, когда он, Хантер и приятели по ресторану, напившись пива, в одном из подвалов играли в покер, курили, ели и смеялись, иногда до рассвета. Эмметт был плохим картежником, боялся слишком много потерять или отдать то, что нужно было придержать. Летними ночами, наполненными пением сверчков, когда они с Кристиной уже поженились, ребята приходили играть к ним. Садились в гараже, чтобы не курить в доме, давая Кристине и еще не родившемуся ребенку время и место для отдыха. Эмметт плюс Кристина плюс бесконечное лето, а также хорошее и плохое, что оно несло, – они часто и сильно ссорились, но тут же прощали друг друга. Когда он думал об их «на веки вечные», все крепче становился оптимизм Эмметта, попавшего в сети блаженного «до», осчастливленного неожиданной радостью, которой их одарила жизнь, и глубоко погруженного в благоговение перед чудом.

Талли

Барбра Стрейзанд в роли Фанни Брайс на сцене наяривала My Man. Вся в черном, она поднимала руки, и бриллиантовые серьги качались, как люстры при землетрясении. От напора и мощи ее уязвимости у Талли всегда все внутри переворачивалось, особенно после развода, когда она поняла, какой на самом деле обладает силой. Даже когда она считала, что не может чего-то преодолеть, она оглядывалась на свое прошлое и видела, что каким-то образом все же преодолела. Она думала, что всегда будет с Джоэлом, и это было астрономической ошибкой. Сначала ее чертовски мучила ревность к новой жизни Джоэла, и ей казалось, что это убьет ее. В буквальном смысле слова.

Было невыносимо, и все же она выдержала.

Она взяла салфетку и вытерла глаза.

– Извини. На этом месте я всегда плачу, – сказала она.

– Слезы меня не смущают. Я совершенно не возражаю против проявлений чувствительности. – Он улыбнулся, как попугай, повторив некоторые ее слова, произнесенные накануне.

– Ха-ха.

– Для «смешной девчонки» все грустно закончилось, не так ли? Мне понравилось. Фильм хороший.

Она боялась, что к концу он заснет, но этого не произошло – он смотрел внимательно, как будто после фильма его ждала проверочная работа.

– Хорошо. – Она улыбнулась, шмыгнула носом, высморкалась, помолчала. – Ладно. Я действительно устала, да и поздно уже. Я иду спать. Как ты думаешь, тебе удастся заснуть?

– Да. Я тоже пойду в кровать… на диван. Я пойду на диван, – похлопав по сиденью, сказал он.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

Она подхватила на руки Джима, Пэм пошла следом за ними на кухню.

– А как твое головокружение? – спросила она, повысив голос, чтобы ему было слышно с дивана.

– Уже лучше.

– А предыдущие ощущения, что вокруг потускнело, что ты куда-то проваливаешься? Это тоже прошло?