закинул на спину рюкзак, взял пластиковое ведро, на треть заполненное мелкими карасиками, – и поскользнулся. Рухнул в воду, проломив хрупкую пленку льда. Начал барахтаться, но только еще больше раскалывал ледяную скорлупу вокруг себя. Утопил ведро. Обезумевшая рыба, не поверив счастью, кинулась во все стороны. Хриплое «помогите!» первой услышала как раз Адель Петровна. Ее окна выходили на Волгу. Заорала сама, выскочила на улицу, прижимая плечом к уху мобильник и набирая Красавцева. Телефон заверещал вместе с появлением Адели на пороге.

– Дееед тооонееет, памагитеее! – кричала она одновременно в трубку и в воздух. – Тоонеееет!

Анатоль стоял в своей комнате в пижамных штанах и примерял на майку забытую куртку. Эта вещь давно висела в шкафу и была дорогим подарком Олеськи на фарфоровую свадьбу. Тончайшая черная замша, подбитая шиншилловой подкладкой, кроилась строго по фигуре генерала. Обмерять его приезжала известная в кругах шоу-бизнеса московская меховая швея. Куртка пахла деньгами и роскошью, но не сходилась на животе. Красавцев вертелся у зеркала в шкафу и так и эдак, пытался напрячь пресс, втянуть пузо, однако результат был прежним.

За этим занятием его и застала Адель. Она на секунду заткнулась, впервые увидев генерала в дорогой одежде, а затем сдавленно произнесла:

– Дедок ваш тонет…

Анатоль сорвался в чем был, по ходу движения лишь натянул валенки. Вслед ему с крыльца доносились вопли Батутовны:

– Хрен с ним, с агрономом, куртку… куртку не утопи!!!

Данила Константинович из последних сил держался в ледяной воде. От берега – метров двести.

Красавцев, скользя по поверхности реки фигурным шассе [13], максимально близко подобрался к полынье и, сняв на ходу куртку, лег на живот. В майке и кальсонах по-пластунски добрался до края льда и кинул в сторону утопающего шиншилловую кожанку. Дед уцепился за нее синими руками. Анатоль, постепенно отползая, начал тащить агронома из воды. Куртка натянулась и треснула. Данила впивался локтями в лед, но тот крошился, увеличивая полынью.

На берегу собралось полдеревни. Двое мужиков в телогрейках кинулись на помощь, легли гуськом, друг за другом и тянули Анатоля за валенки. В какой-то момент дед ослабел и бросил куртку, Красавцеву удалось схватить его за подмышки. К двоим помощникам присоединилось еще трое. Молитвами рафаиловцев, половина из которых снимали экшн на телефон, агронома вытащили из воды. Белого, замерзающего, без зубов.

– Где челюсть, урод? – У генерала трясся подбородок, майка порвалась, грудь была расцарапана острой теркой льда.

– В карр-ммма-нне, – прошамкал дед.

Челюсть – единственное, о чем думал агроном, теряя сознание в волжской воде. Зубы – ровные, унитазно-белые – он, утопая, успел вытащить изо рта, сунуть в карман охотничьих брюк и намертво застегнуть молнию.

* * *

Вопреки предсказаниям добрых соседей Данила Константинович не просто выжил – даже не заболел. Неделю попил водки с перцем, поел сальной кулебяки, вставил челюсть – и был как новенький. А вот Красавцев схватил жуткую пневмонию. Выхаживал его Хуан, колол антибиотики, растирал грудь барсучьим жиром.

– Вот шайтан буддийский – и не обморозился! – причитал испанец, вливая с ложечки в рот генерала куриный бульон. – Это же научный феномен! Бери с него пример, Толя. Обидно будет, если он выживет, а ты оттопыришься.

– Выживу, чтобы удушить его за куртку, – обливаясь потом, прошептал Анатоль.

Куртку тем временем реанимировать не удалось. Батутовна пыталась высушить ее, расчесала крупной гребенкой шиншилловый мех. Но тщетно. Замша стала похожа на картон, пошла пятнами, потрескалась и стояла горбом. Пелагея совала ее под нос агроному и шипела:

– Ответишь за вещь, козлина вонючая, – осознавая в душе, что ЭТОТ не ответит никогда.

* * *

Некие угрызения совести агроном все же испытывал. Пока Анатоль болел, пытался быть полезным – помыть полы, пропылесосить ковры, напечь блинчиков. Блины у него были отменные: тонкие, эластичные, в меру сладкие. Батутовна закатывала в них прокрученное, пережаренное с луком мясо и ворчала: «Знаешь, идол, чем вину загладить». Даниле было приятно, в сущности, он хотел быть хорошим. Однажды вернулся с прогулки загадочный и потряс в воздухе холщовым мешком.

– Это тебе, Толя, вместо куртки! Возмещение ущерба, так сказать.

Компания ужинала, собака лежала под столом на спине, сверкая бубенцами, густо намазанными «Алюминиумом плюсом». Кошки сидели на коленях у каждого из членов этой странной семьи. Рафик, развалившись, нежился на диване. Агронома воспринимали уже как нечто неизбежное – мороз, ветер, слякоть, грязные лужи.

– Что у тебя там? – без особого интереса спросил Анатоль.

Старик, обнажив в широкой улыбке зубы, развязал мешок. Оттуда хлынул тошнотворный трупный запах. Агроном запустил поглубже руку и вытащил за хвост две лисьих шкуры: хороший нелинялый серебристый мех скрывал плохо выделанную кожу, с остатками мяса и костей в лапах. Хуан поперхнулся и в ужасе закрыл рот руками.

– Где взял, гнида? Сам убил?

– Нееет, чем я убью, у меня и ружья-то нет. Купил! По дешевке.

– У кого?

– У одного хорошего человека. Он, меж прочим, в лесу живет, в берлоге, сам охотится, сырое мясо ест, а шкуры продает, ну чтоб соль-сахар себе купить, все такое… Он сказал, подчистить шкуры, подсушить – и запах выветрится.

– Как зовут его? – Испанца колотило.

– Рафаил, кажется… Он этот, татарин вроде…

Генерал с Хуаном переглянулись.

– Похоже, вернулся… – побелел Красавцев.

– Да кто? – наивно спросил агроном.

– Раф Баилов – беглый зэк, за убийство срок мотал.

Старик осунулся и начал запихивать шкуры обратно.

– Я это… – потупившись, произнес он, – я адрес ему сказал. Показал, где мы живем. Он все про тебя, Анатоль, спрашивал. Да про жену твою, Олесю. Говорил, что благодарность у него имеется. Хочет лично ее выказать. Придет как-нибудь…

Тут уже затрясся Красавцев. Он вскочил, опрокинув табуретку, и двумя мощными пальцами сжал куриную дедову шею.

– Ну все, Данила Константинович, тебе конец. Теперь он нас всех перережет, как этих лисиц. Это я его в свое время посадил, понятно? Жену мою он любил. Ради нее убил человека. И тебя посажу – за сокрытие преступника и пособничество.

Старик побледнел, сделался почти прозрачным, упал на колени, а затем странными прыжками, то на четвереньках, то на двух ногах поскакал по лестнице на свою мансарду. Спустился через полчаса – с чемоданом и двумя холщовыми мешками, связанными между собой и перекинутыми через плечо.

– Ну все, ребятки, я поехал. Загостился здесь. Пока еще снегоходы на ту сторону Волги ходят… А там и до вокзала недалеко. В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше…

Немая сцена, равная той, что играют в гоголевском «Ревизоре», продержалась дольше драматических канонов. Герои застыли на своих местах, будто позировали придворному художнику. Казалось, в воздухе зависли даже крошки, которые Батутовна смахивала тряпкой со стола в пластиковый совочек.

– Так у тебя денег на билет нет, – оттаял наконец Красавцев.

– Ну так давай быстрее, а то я опоздаю, – скомандовал агроном.

– Дай ему, пусть проваливает, – спокойно произнесла Батутовна и вплотную подошла к старику.

– Вишь