Как-то за обедом Данила Константинович поведал, что перед смертью наказал свою супругу.

– В смысле, наказал? – изумился Красавцев.

– Лишил ее пенсии.

– Чьей?

– Своей и ее собственной.

– За что?

– За транжирство.

Все одновременно перестали жевать и уставились на агронома.

– С вами рядом, оказывается, можно транжирить? – съерничал Андрей.

– Я двадцать лет откладывал деньги на похороны. Прятал их в чемодане, который лежал на антресолях. Далеко так лежал, с табуретки рукой не дотянешься. И вдруг однажды вижу – пыль наверху как-то странно стерта. Я – в чемодан, а там лежат какие-то мелкие купюры, а полумиллиона нет. Оказывается, она их изъяла и купила себе шубу с сапогами. А мне сказала, что премию дали!

– Шубу за полмиллиона? Из шкуры дракона? – поперхнулся Андрюша.

– Ну, это в конце девяностых было, перед дефолтом. Деньги другие, молодой человек.

– Так и молодец, что потратила. Они бы в пыль превратились, – фыркнула Батутовна.

– А когда жена померла, хоронить-то мне ее не на что было! – возмутился Данила.

– Так она же после дефолта померла, все равно твои миллионы обесценились! – Пелагея дала себе слово не реагировать на болтовню агронома, но снова не сдержалась.

– Нет, она прямо перед кризисом умерла, я бы сумел на эти деньги ее достойно упокоить, – в голосе старика была досада.

– Вот бедняга, даже не успела шубу с сапогами поносить, – посочувствовал Хуан.

– Я их сразу спрятал, чо добро снашивать, – сказал Данила Константинович и тут же сменил тему: – Вот ты, Пелагея, зачем пироги с корочкой делаешь? Не по зубам мне они, жесткие очень.

– Ах ты, мразь! – Батутовна схватила старое вафельное полотенце и набросилась на деда: – Это ты ее в могилу загнал, не дал поносить меха, не дал в красивой обуви понежиться. Гнида ты позорная! Уезжай, ненавижу тебя!

Она лупила Данилу что есть мочи, и если бы в руках ее оказалась не тряпка, а какой-нибудь твердый предмет, забила бы мужика до смерти.

– Да остановите ее! – визжал агроном. Из однозубого рта во все стороны летели куски пирога.

Батутовну остановили. Анатоль вырвал из ее рук полотенце, намочил и положил на морщинистый лоб. Бабка рыдала. Испанец накапал в чашку валокордина и влил ей в рот. Андрюша взял за грудки Данилу Константиновича, вытащил в коридор и прижал к стене. Под их ногами путались повзрослевшие рыжие котята.

– Дед, вали отсюда! – процедил он сквозь зубы. – Ты че, не видишь, тебе здесь не рады. А бабуля моя ножом мужа своего убила. Если ненароком тебя прирежет, мы рыдать не будем, закопаем в лесу – никто и не хватится.

Агроном пнул тапком котенка, угомонился, стих, но не уехал. Поднялся к себе в мансарду и переждал катаклизм. На ужин не пришел, а утром за завтраком был свеж и улыбчив как ни в чем не бывало.

В минувшую ночь же Батутовна сама чуть не отправилась на тот свет. Давление зашкаливало, ноги и руки дергались в конвульсиях. Хуан вколол ей диазепам, генерал остался у постели и менял тряпку со льдом на голове. Спустя пару часов черешневые щеки Батутовны побледнели, она вцепилась в ладонь зятя и поднесла ее к губам.

– Прости меня, Анатоль… – прошептала теща. – Я так тебя люблю, так люблю…

У Красавцева от неожиданности подкатил ком к горлу.

– Да и я вас люблю, мама… – засмущался он.

– Я буйная, ты знаешь…

– Ну, не без этого…

– Все время хочу доказать, что ты мне – не командир…

– Да я и не командир вам, мама…

– Да ты настоящий командир, настоящий генерал, лучше тебя нет на этом свете… – Батутовна целовала руку зятя, по морщинам на шею стекали горячие капли.

– Вот те на, – у Красавцева тоже навернулись слезы, – Батутовна, не говорите того, о чем пожалеете…

– Нет, Толя, все, что бы ни было потом, знай – правду я сказала именно сейчас.

Бурную ночь рассвет стер мокрой тряпкой. Утро просыхало, искрилось, обещало хороший денек. Анатоль спал, а Пелагея, так и не задремавши, вышла кормить звериную компанию. Налила кашу с мясом в кастрюлю Хосе, наварила рыбы кошке и ее выводку. На запах пришел Рафик, ласковый, как теленок, обвил хвостом ее ноги с набухшими венами. Ли́су она дала самый лакомый кусочек – сырое куриное бедрышко. Он схватил его зубами и убежал на задний двор делать заначку.

«Не голодный, значит, – подумала бабка. – Хуан уже с утра покормил».

Она села в кресло-качалку рядом с крыльцом и разомлела под солнцем. Неожиданно вышел агроном.

– Ну что, всех покормила? – Он явно намекал, что пропустил ужин и страшно голоден.

– А тебе чего? – огрызнулась Батутовна. – Хочешь жрать, продукты в холодильнике.

– Ты вот что, – замялся Данила, – ты кошек из дома выброси, у меня на них аллергия.

– Да я по такому случаю еще с десяток заведу, – хмыкнула Пелагея, – лишь бы ты уехал.

– Не надо меня гнать. Я все равно никуда не поеду. Мне там одиноко, а здесь хорошо. Что бы вы ни говорили. Хочешь, блинов испеку?

– Пеки, черт с тобой.

Батутовна не понимала, что испытывает к этому человеку: жалость, отвращение, обиду, и пока мысли ее плутали в тумане, она сомлела и захрапела на весь Остров под теплыми лучами.

Бунтарская природа бабки не давала ей расслабиться. Коль Красавцев был объявлен любимчиком, воевать с ним стало неприлично. Хуана она обожала, Андрюшку боготворила. Оставался один агроном.

Повод для драки должен быть случиться со дня на день. И Данила Константинович не подкачал. Как-то утром хозяева не обнаружили в доме кошек. Хосе при этом рвался с цепи и скулил, будто пытался о чем-то сообщить.

Батутовна смекнула сразу.

– Где кошки, козлина? – навалилась она грудью на агронома.

– Их больше здесь не будет, – заявил дед.

– Куда ты их дел, живодер? – заскрежетала она зубами.

– Собрал в мешок и унес в лес. Пусть волки их сожрут. Дом – не место для животных.

Красавцев, не поверив своим ушам, поднял на деда руку. Тот подпрыгнул и ловко увернулся. Косой удар пришелся по уху.

– Быстро веди туда, куда отнес.

– Не помню, не пойду, – заупрямился Данила.

– Спусти Хосе, он их найдет, – сообразила Батутовна. – И беги в лес, Анатоль! Пропадут, сиротинушки мои!

Теща явно включила актрису. Она, конечно, привыкла к кошкам, но назвать их сиротинушками – было очень художественно.

Красавцев отстегнул карабин от будки, и они с собакой, пройдя мимо дома Хуана, взяли зоолога с собой. Рафик возглавил процессию, он бежал впереди всех, ведя носом по земле, оборачиваясь и нервно тявкая.

Идти пришлось и вправду далеко. Анатоль кричал на весь лес «кс-кс-кс», но ответа не было.

– Они погибли, – заключил испанец, – если этот урод завязал их в мешке, то волки позавтракали за милую душу.

Анатоль опять подавился комком в горле. С возрастом он становился крайне сентиментальным.

Наконец Хосе раскатисто забулькал-закашлял. При его размере любой звук, выходящий из горла, был похож на драконий рык. На лай откуда-то из кустов вырвалось истошное «мяву».

– Шалавушка,