приличный синяк, костяшки пальцев были разбиты, на запястье – рана, которую не мешало бы зашить. Сквозь стекло в двери магазина он заметил знак, лежащий поперек верстака. Рядом – ведро, в котором отмокала кисть.

– Они высохли? – спросил Рич.

– Еще полчаса. – Ларк поскреб челюсть.

Каждый год Рич подвозил Ларка, чтобы помочь собрать ему дорожные знаки, расставленные с интервалом в две мили по обе стороны от моста Золотого медведя, вдоль шоссе 101 от Кресент-Сити до Орика.

Рич покрутил на ладони жестянку, мясо было теплым даже сквозь слой алюминия. Ларк принюхался. Он, конечно, весь день не ел горячего.

– Так и будешь тут стоять, как чертов гробовщик? – проворчал Ларк.

Рич убрал со стула фотоаппарат «Полароид» и, держа спину прямо, поставил на его место упаковку с пивом и жестянку с обедом.

– Тебе кто палку в задницу засунул?

Белка-летяга уронила желудь, который покатился по крыльцу и стукнул Киллера по спине. Пес приоткрыл один глаз, но разбираться с этим дальше ему было явно лень.

– Что с черепом? – поинтересовался Ларк.

Рич пожал плечами. Влажные от пота складки рубашки терлись о кожу, вызывая зуд.

– Слышал, государственные ищейки там все перерыли. Если эти ребята найдут хоть один обломок ногтя, тут же навсегда перекроют рощу. Кто их вообще туда навел? Мерл?

– На кой черт ему это делать? – возразил Рич.

– Да кто знает. Он вечно ведет какую-то свою игру. – Ларк сплюнул через перила. – Слышал, Джим Мюллер продал свои восемнадцать сороковушек? – спросил он, хотя Рич никому об этом не рассказывал.

У Ларка не было телефона, ходил он с двумя тростями, из всех средств передвижения – только древний «Интернешнл», который уже тридцать пять лет было как не сдвинуть с места, и все равно Ларк мог рассказать, что происходит где угодно: хоть на далеком хребте рядом с Кузнечной рекой на севере, хоть на юге от Угриной дороги, хоть на востоке от Троицы. Как будто слухи путешествовали по реке, и ему достаточно было окунуть палец в воды Кламата, чтобы узнать последние новости.

Рич подтолкнул жестянку носком сапога:

– Бифштекс остывает.

Собаки подняли головы. Боров учуял запах, хрюкнул и поковылял к крыльцу, но Ларк сделал вид, что ничего не услышал.

– Сколько в среднем живет установщик чокеров?

Именно этот вопрос задал ему Ларк, когда в пятнадцать лет Рич впервые спросил, как ему устроиться на работу. Это Ларк, лучший друг его отца, спилил тот самый сук, который его и прикончил. Никто в этом не был виноват – разве что только порыв ветра, но Ларк все равно винил себя и всю жизнь нес на душе это бремя. Каждый день – пока еще мог куда-то ходить – он таскал с берега реки по камню, чтобы положить рядом с пнем того самого дерева. Гора камней, отмечающая все дни, которые Рич прожил без отца.

«Трелевка леса – верный путь к смерти, увечьям и травмам. Иди лучше в школу, научись там чему-нибудь», – посоветовал Ларк, когда Рич замешкался с ответом. В свои пятнадцать Рич был выше всех своих учителей. Он ненавидел протискиваться в дверь класса, ненавидел, какие на него все бросают взгляды.

Когда он пошел спрашивать второй раз, то пришел прямо на вырубку, где работала бригада Ларка.

«Ты тут какого черта забыл? – крикнул Ларк, пытаясь перекрыть рев пил – в те времена все пользовались шумными «МакКаллохами». – Ты что, помереть хочешь?»

Голос Рича клокотал от ярости.

«Я хочу работать».

«Знаешь, сколько в среднем живет установщик чокеров?»

И снова Рич не знал, что ответить. Нужно было придумать что-то умное, хлесткое, тогда, может быть, Ларк позволил бы ему остаться, но тут загудел старый паровой свисток, сбивая Рича с мысли и пробивая дыру в самом сердце.

– Свисток на ланч, – сказал Ларк в настоящем, улыбаясь воспоминаниям и не поднимая глаз от своей резной фигурки.

Рич наблюдал, как медленно вырисовываются мощные плечи снежного человека. За все эти годы Ларк вырезал, наверное, с тысячу этих фигурок. После смерти отца Ларк часто начал брать Рича с собой на рыбалку. Потом он усаживал его на крыльцо и вырезал фигурки, пока на сковородке шкворчала форель, а свиньи рылись в рыбьих кишках. Затем он заезжал в «Улей» за сладкими булочками, чтобы привезти их маме Рича.

Жена Ларка умерла, когда в двадцатых годах прорвало плотину и случилось наводнение. Ларк вернулся домой с лесозаготовок спустя неделю, когда ее уже не стало.

Он так и не смог с этим смириться. «Это было еще до того, как они с твоим отцом познакомились», – рассказывала мама Рича.

Ларк редко упоминал о своей жене из племени карук, только говорил иногда, что она родилась среди народа, живущего выше по реке, всегда была очень осторожна, что она говорила с ним на своем языке, когда сердилась, и что она немного говорила на языке юрок, что она могла надергать волокна из дикого ириса и смотать бечевку, а из нее делать жаберную сеть такую крепкую, что она могла удержать тридцатифунтовую рыбину в два ее роста. Ларк сделал ей могилу, хотя тело ее так и не нашли. Рич видел ее надгробие недалеко от того места, где были похоронены его родители – по другую сторону невысокой каменной стены, отделяющей белых мертвецов от индейцев.

– Где твои зубы? – спросил Рич.

– Там где-то.

Рич нырнул на кухню и взял вилку, нож не понадобился – Кел нарезал бифштекс заранее. Когда он вернулся, Ларк уже отковыривал от жестянки крышку. От аромата жареного мяса рот Рича наполнился слюной.

– Я что, по-вашему, слишком стар, чтобы самому резать себе мясо? – проворчал Ларк, принимаясь за обед. Боров хрюкнул, наблюдая за ним сквозь перила. – Мерл, а ну посади свою жирную задницу. – Боров послушно сел. – Свиньи умные, как черти.

Когда-то Ларк воровал яблоки из старого сада Бола, чтобы откормить свиней и сделать их мясо слаще, но сейчас он не пользовался коптильней уже много лет. Старый боров перешел на роль домашнего любимца, хотя Ларк ни за что бы это не признал. Раньше он все время держал во дворе двух-трех свиней и всех называл в честь того, кто сильнее всего разозлил его в этот год. После того, как Ларк упал, целых два десятка лет покрытые грязью Вирджилы покорно ожидали, когда их зарежут. Не было на свете человека, которого Ларк ненавидел бы больше. Он был уверен: кто-то перерезал стальной сердечник каната, причем так, что он успел подняться на сорок футов, прежде чем канат оборвался. И если