Ага! Катя чуть не поперхнулась чаем.

— Кто?

Леночка пожала плечами.

— Не знаю. Не разглядела. Женщина какая-то.

— Мирела?

Леночка удивилась:

— Почему Мирела? Нет, по-моему, другая какая-то.

— Я не понимаю, — сказала Катя. — Если ты не разглядела, то откуда ты знаешь, что это не она?

— Н-ну, не знаю… Из общих соображений… И потом, силуэт не тот… Полная такая… И сидела, сгорбившись.

— Сидела?

— Ну да, а что?

— А что они, прости, делали? Что-нибудь там происходило?

— Ничего не происходило. Она сидела у него на кровати. Как-то согнувшись… и голову опустила. А он на этой кровати лежал. Хотя его я толком не видела.

— Не видела?

— Лица не видела, но кто-то на ней лежал, а кому бы там еще лежать, если не ему?

Пожалуй, что так. Леночка задумалась, вспоминая, потерла пальцем переносицу и вдруг сказала неожиданное:

— У нее пальто распахнулось. По-моему, она была голая. То есть под пальто голая.

Еще того не легче! Кто такая? Описание наводило на мысль, но кто его знает…

— И ты не вошла?

— Да я, понимаешь, растерялась… Сцена какая-то дикая, прямо театр абсурда. Какая-то тетка, условно голая, унылая, у него на кровати, и он тут же — спит себе и в ус не дует. Ну словом, черт-те что. А тут еще Андрей этот… подошел сзади, обнял за плечи и говорит: «Пойдемте, девушка!» И повел меня в дом. Я хотела вывернуться — и к машине. Но тут Вася на крыльцо вышел.

Катя очень хорошо представила себе эту картину. Вася стоит на крыльце, щурится, пытаясь понять, что за люди шатаются ночью по саду. Леночка бормочет что-то насчет того, что не смогла в этих местах разобраться и заблудилась. Извините, что разбудила. Вася, может, и не верит, но виду не показывает, говорит: ерунда, хорошо, что вернулись, пойдемте, тут на дальней терраске диванчик есть. Бесшумно пробраться не удается, падает какой-то стул, на шум выходит Мирела, Вася быстренько растолковывает ей, что к чему. Она говорит: постельного белья не осталось, но есть подушка и одеяло. Леночке ничего не остается, как поблагодарить и улечься. Finita.

— Спать я, конечно, особенно не спала. Сразу решила, что как только рассветет — уеду. Как-то все перегорело, весь мой энтузиазм. Разговаривать с ним, выяснять — да пропади оно пропадом. Утром, при всех, стыда не оберешься.

— И уехала?

— Уехала. Не очень вежливо, конечно, но мне было не до того. Давай еще чаю?

— Нет, спасибо.

Катя задумчиво вертела в руках пустую чашку, пытаясь сформулировать еще один вопрос. Пожалуй, даже два.

— А знаешь, Леночка, — осторожно начала она, — у меня почему-то такое ощущение, что ты догадываешься, кто была эта унылая, в пальто. Нет? Я не права?

— Хм… какая ты проницательная. Ну да, мне показалось… Методом исключения… Но я даже не помню толком, как ее зовут! Я ведь и вас-то всех как следует не знала.

Это «всех вас» говорило само за себя, чего она, по-видимому, не осознавала. Выходило, что ночную посетительницу она к «ним» не относит.

— Ну хочешь, я скажу? — предложила Катя. — Тебе показалось, что это Маша. Васина бывшая соседка, подруга детства. Так?

— Так, — призналась Леночка. — Но я совсем, совсем не уверена!

Хорошо, пусть так. Не уверена — ну и что с того? Это ведь не показания в суде, а так — разговор, сплетни. И какая, казалось бы, разница, кто к кому заглянул однажды ночью, десять лет назад? Тут было кое-что, смутно беспокоившее Катю с самого начала их разговора. Почему Леночка не задает самого естественного вопроса: «Зачем?» Зачем расспрашивать о том, что было так давно? Катя уже открыла было рот, но Леночка ее опередила:

— Значит, ты тоже думаешь, что его убили, — задумчиво проговорила она.

— И ты, конечно, спросила ее, откуда она это взяла, — подытожил Гриша.

— Разумеется.

— И что?

— Да ничего, в общем. Она, знаешь, говорит примерно то же самое что мы: у ее родителей — садовый участок. Ну и домик с печкой. Он всегда отвечал за топку. Поэтому она знала, что он умеет топить. Но у нее как-то выходит, что это не главное. А главное — интуиция. Говорит, сразу подумала, что дело нечисто — как только Вася позвонил. То есть не то чтобы подумала — почувствовала. Как-то у нее в голове все это связалось: его странное поведение и то, что случилось. Если, конечно, она не врет. Но логики там никакой нет, ты не думай. Потому, говорит, и в милиции ничего говорить не стала. Не об интуиции же, в самом деле… И опять же — если все это правда.

Они полусидели на Гришиной кровати, опираясь на подушки. Разговор начался как-то случайно и не вполне мирно. Гриша сказал что-то насчет ее скрытности, как будто в шутку, но она почувствовала: что-то его задевает, и искренне удивилась.

— Ты о чем, Гриша? Если о моих детективных потугах, о моем, так сказать, расследовании — так нечего ведь рассказывать. Так, говорю себе то с одним, то с другим, без особого толку.

— А мне кажется, тебя это занимает.

— Я и не говорю, что не занимает. Меня, видишь ли, отчасти даже раздражает, насколько меня это занимает. Никак не могу успокоиться. И знаешь что? Я — моральный урод. Правосудие меня, конечно, волнует, и даже очень, но тут еще зуд — понимаешь, такой специальный зуд, когда задачка не решается. Ну вот ты, логик-математик, помоги мне разобраться…

— Я физик.

— Неважно. Важно, что не гуманитарий. Нет, не надо мне объяснять разницу…

— Я не собирался объяснять тебе разницу. Я хотел сказать: как же я могу тебе помочь, если ты меня с собой не берешь?

— Как же я могу брать тебя с собой? — удивилась Катя. — Я же в основном хожу по разным дамам и веду интимные разговоры. Могу пересказать, если тебе не скучно.

Конечно, ни на что она особенно не рассчитывала. Прежде