Традиционная модель неуклонного роста цен на землю, постоянно превышающая рост доходов населения, сошла на нет после взрыва в 1990 году японского макроэкономического пузыря. К 2010 году цены на землю коснулись долгосрочной линии тренда роста ВВП на душу населения, поскольку инвесторы устремились к альтернативным активам, включая казначейские векселя США и другие иностранные ценные бумаги. Либерализация валютного контроля в конце концов позволила японским резидентам расширить свои инвестиционные горизонты до пределов всего мира.

Таким образом, сверхприбыли от системы земельных стандартов, обусловленные ростом спроса и ограничением инвестиционных возможностей, в основном сошли на нет. Тем не менее сам стандарт в значительной степени остался на месте по причине институциональной негибкости и политико-экономических издержек, связанных с деформацией устоявшегося круга компенсаций. Таким образом, земельные круги продолжали оказывать глубокое влияние на общее функционирование японской политико-экономической системы, хотя и с прямо противоположными последствиями для ее развития по сравнению с предыдущей моделью. Реальный экономический рост составлял в среднем 4,4 % в течение десятилетия 1980-х годов, но снизился до 1,5 % в 1990-х годах после взрыва пузыря и до всего 0,6 % в 2000-х годах[103]. Снижение цен на недвижимость, несмотря на решительные усилия по поддержке со стороны банков, застройщиков и правительства, стало как основной причиной, так и следствием двадцати лет стагнации.

Конечно, в довоенной Японии временами преобладали высокие темпы экономического роста и быстрое повышение цен на землю, особенно во время и сразу после Первой мировой войны. Однако эта модель активного и систематического инвестирования в землю — вместе с парохиальной структурой стимулов для бизнеса и бюрократии, которая сопровождала институционализированный земельный стандарт, — получила гораздо большее, чем когда-либо ранее, развитие в Японии периода высоких темпов экономического роста после Второй мировой войны благодаря тому, что она способствовала расширению финансовых левереджей. Предложение и спрос на недвижимость стали гораздо более систематически формироваться политикой, чем когда-либо ранее.

Эта историческая модель, сложившаяся после Второй мировой войны, в значительной степени была обусловлена дополнительным каталитическим фактором в политико-экономическом уравнении земельного стандарта: появлением партийных политиков, ориентированных на недвижимость. Эту модель олицетворял Какуэй Танака, который играл ключевую роль в определении земельной политики на протяжении почти четырех десятилетий[104]. В частности, в 1960–1970-х годах такие фигуры поддерживали как стимулирующую макроэкономическую политику, так и ряд отраслевых мер, поддерживающих цены на землю путем ограничения предложения городских земель под застройку.

Конечно, раньше тоже появлялись ориентированные на недвижимость политики — такие, как Такаси Хара во времена демократии Тайсё до Второй мировой войны[105]. Однако в первое десятилетие после этой войны они приобрели гораздо большее влияние, чем прежде. На это подействовало три фактора:

(1) роспуск Министерства внутренних дел в конце 1947 года;

(2) появление вскоре после этого нового и плохо институционализированного Министерства строительства, на которое политики могли легко оказывать влияние; и (3) внезапное ускорение в 1951 году государственных доходов и экономического роста, подпитываемого бумом Корейской войны.

В совокупности эти три фактора создали для политического предпринимательства на стыке строительства и управления земельной политикой огромные новые возможности. В условиях обострения фракционной и партийно-политической конкуренции у ее участников появились сильные стимулы использовать предприятия в сфере недвижимости как инструмент привлечения необходимых для политической поддержки средств, а также для личного обогащения. Земельный стандарт, ранее принятый крупным бизнесом, также получил мощное государственно-правовое содействие, несмотря на его негативные последствия для новых фигурантов рынка жилья и сделок с этим жильем на вторичном рынке.

Политические императивы, порождаемые экономическими стимулами

В условиях экономического роста, продолжавшегося четыре десятилетия с середины 1950-х до 1990-х годов, экономические стимулы были предельно ясны: крупные частные компании должны инвестировать в недвижимость, а затем использовать быстро дорожающие активы в качестве залога под кредиты, финансирующие амбициозные капиталовложения в промышленность. Чтобы сделать эти капиталовложения более эффективными, необходима вспомогательная инфраструктура, создаваемая в основном за счет строительства новых объектов. Содействие этому строительству было коллективной обязанностью бюрократов и политиков, которые утверждали и формировали соответствующие государственные бюджеты.

Политики сыграли решающую роль в реализации крупных государственных инфраструктурных проектов — строительства портов, аэропортов и автомагистралей. Это, в свою очередь, сделало экономически оправданными в годы высоких темпов развития массовые частные инвестиции в сталелитейную, нефтехимическую и судостроительную промышленность. У членов парламента также имелись сильные личные стимулы стать инициаторами подобных действий. В конце концов, инвестиции в государственные стройки, связанные с промышленностью, оказывали мощное стимулирующее воздействие на местные цены на землю, что приносило выгоду бизнесменам, поддерживающим политиков, а также помогало сторонникам строительных компаний и местным сообществам.

Примером тому стали огромный производственный комплекс Nippon Steel в Кимицу (префектура Тиба), а также массивные нефтехимические комплексы на побережье Внутреннего моря, включающие в себя порты, шоссе и железнодорожные линии, а также предприятия тяжелой промышленности. В таких случаях политические стимулы были в значительной степени связаны с императивами высокоскоростного экономического роста, несмотря на такие негативные социальные последствия, как загрязнение воздуха и воды. Многие политики и бизнесмены, очарованные привлекательностью внутренних инвестиций в недвижимость, устанавливали между собой все более тесные связи и часто становились недальновидными в отношении международных проблем, даже когда в мире за пределами Японии начинала понемногу разворачиваться глобализация [Ferguson et al. 2010].

Профиль узкого круга

Связанные с землей политико-экономические связи углублялись начиная с 1960-х годов — как раз в тот период, когда экономические отношения на Западе становились все более многонациональными. Однако истоки японского земельного стандарта (точи хоньсэи), на котором базируются сегодняшние связанные с недвижимостью круги компенсации, тянутся в прошлое более чем на 1200 лет. В свете устойчивого на протяжении более ста лет Новейшего времени экономического развития, которое началось в конце дефляции Мацуката (1882–1885), ускорилось после Второй мировой войны вплоть до взрыва пузыря Сёва и Хэйсэй (1987–1990) и вызвало рост цен на землю, японская элита делала все более высокие ставки. Как показано на рис. 5.4, группы с необычайно широким диапазоном интересов — почти полностью внутренних — объединила общая заинтересованность в стабильных и растущих ценах на землю в стране, вне зависимости от больших социальных издержек и упущенных возможностей для усиления глобальной интеграции. Интересы глубоко сплелись в годы высоких темпов экономического роста, когда стабильные цены на землю, защищенные регулированием и фискальной экспансией, являлись общим мотивом для сотрудничества.

Естественными ранними бенефициарами японской земельной политики, особенно в ее варианте, реализованном после Второй мировой войны, когда вокруг крупных японских городов начали появляться пригороды, оказались застройщики [Woodall 1996: 25–50]. Многие из этих