бороздят кое-где плуги земледельца. Но смешно смотреть, как теряются они в степном пространстве. Везде почти дерут новину. Места так много, что не стоит возиться над почвой, истощенной несколькими посевами…»

Такое вот представление о пространстве. «Несколько дней едете и не можете выбраться», «безмерная степь», «места так много»… А теперь едва мелькнет за окнами вагона Сиваш, как в купе начинают собирать вещички: скоро Симферополь. Это если поездом.

Да что наши крымские расстояния, когда нефтяники на работу из Белоруссии в Западную Сибирь летают! Вахтовый метод. Расстояние меряется не верстами, а рублями, не трудными неделями тряского пути, а минутами полета.

Для Мицкевича Чатыр-Даг был «минарет вселенной», «падишах гор», а для нынешних визитеров, повидавших и Кавказ, и Памир, он так себе — горка.

Не стало птиц, степь не кажется безмерной, а усилия распахать ее — смешными. Все давно распахано, и степи как таковой попросту нет. Сказать об этом дурно язык не поворачивается — было бы несправедливо. Но никуда не денешься и от этих жестоких слов: сначала — мир сталкивается с экологическим кризисом, и наконец — мы начинаем сознавать, что стоим у рубежной черты развития современной цивилизации.

Птицы, звери, гады, травы оказались по ту сторону  с в о е й  черты, сошли на нет тихо, не кляня судьбу и не ропща. Но мы-то так не можем. Мы — умные, у нас историческая память и не просто инстинкт продолжения рода, а осознанная забота об отдаленном потомстве…

Разглядывая теткину коллекцию, я вспомнил и другое: как отец однажды читал вслух записки некой знатной петербургской дамы, путешествовавшей по полуденному берегу Тавриды в сороковых, кажется, годах прошлого века. Тут и о дебрях, и о глухомани, и об опасностях ночного пути. Но главное, что нас развеселило, так это то, что по нашим местам, вдоль побережья, где с интервалом пять — десять минут снуют троллейбусы, когда-то люди не просто ездили, но  п у т е ш е с т в о в а л и.

Однако к чему все это? А вот к чему. Меня не покидает чувство, будто на моих глазах рушится старый дом. И, думаю, не один я испытываю это. В новом будет удобней: центральное отопление, горячая вода, мусоропровод и не нужно бегать во двор по нужде. Но не будет самого двора, старой алычи, которую малышня обносила еще зеленой, едва завязывались ягодки в апреле, не будет фонтана с непонятной надписью арабской вязью на светло-сером местном известняке, не будет ежика, который жил под верандой, не будет закутка в углу за сараями, не будет каменной арки с вмурованной в ее замке подковой — многого не будет. Может, и не надо? Может быть.

Но ладно. Это все — настроения и чувства. Ими никого не проймешь. Эмоциональный, так сказать, фон. А есть практическая сторона дела. И она в том, что под угрозой оказалось само будущее края. Края удивительного, прелестного, своеобразного, неповторимого (тут уместны любые слова), который называется Крымом, а еще точнее — Южным берегом Крыма. Состояние этой узкой прибрежной полоски земли вызывает особенное беспокойство.

Все ее богатство в красоте, которая умиляет и привлекает столь многих; в горах, которые прикрывают побережье от холодных ветров; в море, которое вместе с этими горами создает здесь оазис, где зреют гранаты и смоквы; в лесах, которые делают воздух целебным и питают источники и ручьи.

Где-то было сказано, что у всех людей пора надежд чище и свежее, чем пора их осуществления. Наверное, это естественно, потому что осуществление — это уже работа, пот, «грубый материализм», усилия и непременно сопровождающее их: «лес рубят — щепки летят».

Первые башенные краны — непременная примета нынешней стройки — появились у нас на моей памяти в средине пятидесятых годов, и как же мы радовались им! Сейчас — если не впереди этой радости, то рядом с нею — идет тревога: что там еще задумали?

Все чаще удивляет неуважительность к тому, что было построено раньше. В каждом городе есть свои достопримечательности. Мы жили рядом с одной из них — армянской церковью. Понадобилось время (это я говорю о себе), чтобы понять все изящество этой постройки. Недаром ее снимали в стольких кинофильмах, изображали на таком количестве картин. В ней все соразмерно и прекрасно.

В детстве мы просто носились, играя в прятки, вокруг этого здания с множеством потаенных уголков, а став старше, я вдруг увидел, открыл для себя его секрет. Оно монументально, а если смотреть снизу, от начала обсаженной кипарисами каменной лестницы, то просто величественно. Но в то же время оно скромно и в общем-то невелико. Величие, монументальность достигались парадной лестницей, тем, что снизу, с улицы, храм виделся возвышающимся над деревьями на фоне неба. А ведь был не так уж и высок.

И я подумал: какой же умница был архитектор (Тер-Микелов — я потом узнал его имя)! Он не выставил церковь напоказ, не стал гнать ее в высоту (это было бы смешно на фоне гор — их-то ведь не переплюнешь), он даже как бы спрятал ее в неровностях местности, зная, что истинно прекрасное все равно будет замечено. Он был несуетен и рассчитал все верно.

Но что сказать о людях, которые уже в наше время рядом с этой прекрасной церковью, но чуть выше, воздвигли безобразный шестнадцатиэтажный дом из монолитного железобетона и «убили» шедевр своего предшественника?

И ведь говорили им: не надо. И некрасиво это, и для людей плохо. Место-то на семи ветрах, а ветры у нас случаются жестокие. Неуютно будет людям жить в этом доме. Поставили бы лучше где-нибудь в стороне и ниже — хвастать-то нечем. Нет, высунулись…

Нечто похожее случилось и с Ласточкиным гнездом. Я, честно говоря, к этому творению вполне равнодушен, однако же визитная карточка Крыма — на всех обложках, открытках и фотографиях. К тому же будем справедливы: оригинальная, смелая постройка. И вот на одном мысу уже несколько десятилетий красуется Ласточкино гнездо, а на другом, рядом, будто в пику ему, недавно вымахали заурядный, но зато десятиэтажный санаторный корпус: чихать мы-де на все эти красоты хотели. Теперь Ласточкино гнездо не сразу и заметишь.

Не знаю, что дернуло меня заговорить обо всем этом во время нашей поездки с Ванечкой. С горечью, но вполне мирно: он-то ни при чем. Я рассчитывал на понимание. А он вдруг вздыбился. Заелись, мол, вы здесь своими крымскими красотами. Да что она — икона, эта ваша красота, чтоб на нее молиться? Здесь не сядь, там не стань. Радоваться тому, что много строят, надо, а они носом крутят. Тут-де не до жиру — людям жить негде, а они: красота, ах, красота!..

И все это с раздражением, в котором мне