собой праздничную, но угнетенной точно назвать ее было нельзя. Наше появление не прошло незамеченным.

— Проходите и устраивайтесь поудобней! — опираясь на костыль, Коден гостеприимно обвел рукой стол. — Сарр Клименсе, мы только что о вас вспоминали. И сошлись в том, что ваше появление на борту «Гладстуара» пришлось весьма кстати. Как вы думаете, господа офицеры, — обратился он к присутствующим, — достоин наш гость носить мундир лейтенанта флота Ландаргии? Господин адмирал, просим передать наше ходатайство в департамент военно-морского флота, — продолжал гнуть свое Коден, когда его дружно поддержали.

— Быть посему! — кивнул Драувист.

Он выглядел настолько уставшим, что не приходилось сомневаться: единственное его желание — добраться до постели как можно скорей.

— Остается только надеяться, что его величество званием мичмана не отделается, — пробурчал сосед по стульям навигатор Мигхель, успевший влить в себя за время короткого спича Кодена не меньше половины бокала рома.

«Небось еще и орден на грудь повесят! А заодно накропают в газетах статью, — мысли текли в привычном русле цинизма. — Война — самое подходящее время вспомнить о патриотизме. И если такой человек как я, чье имя известно во многом благодаря скандалам, а тем зачастую предшествовали некрологи, борется с врагами короны на щадя живота своего, то добропорядочным гражданам стоило бы призадуматься: возможно, патриотизм, — не такое и не бранное слово? Во всяком случае, я бы раздул историю именно так».

— А что думает сам Клименсе? — Коден все не мог успокоиться.

Лгать не пришлось.

— Для меня это будет честью.

Клаундстон продолжал жить привычками мирной жизни. Где-то там, на севере, вовсю гремели бои, но, если не читать газет и не прислушиваться к разговорам, прогуливаясь по городу ни за что не догадаешься, что в Ландаргию пришла война. Пройдет какое-то время, и цены взлетят вверх, люди будут выглядеть злее, на улицах заметно поубавится молодых здоровых мужчин, их заменят выпрашивающие милостыню калеки, а на женщинах все чаще начнут попадаться черного цвета платки. Всегда так было, и что могло измениться на этот раз?

Я глазел в окно, мое молчание затягивалось, и за спиной начали перешептываться. Там собрались журналисты практически от всех газет Клаундстона. Пора было начинать.

— Итак, господа, приступим. Сейчас вы получите строгие инструкции, что можно печатать, а чего быть не должно. Заранее предупреждая вопросы, которые наверняка возникнут: полномочий у меня достаточно, а кары будут в соответствии с законами военного времени.

— А как же свобода прессы⁈

— Также, как и: «честный журналист продается только один раз». Либо она свободная, либо не продается.

Вопрос задал тип в помятом костюме, и с таким же лицом. Основатель, владелец и главный редактор популярного в городе бульварного листка. Тоннингер предоставил мне достаточно полную информацию о каждом издательстве, а потому я знал о нем много. Этот человек не единожды бывал бит разгневанными героями его очерков, но, тем не менее, процветал. Посредством принадлежащей ему газеты нечистоплотные личности сводили счеты, пускали компрометирующие слухи, и занимались другими подобного рода делами, а потому он мог бы и промолчать.

— Теперь о главном. Во всем, что касается освещения войны, информация должна быть мало того, что взята из надежных источников, так еще и перепроверена. Другими словами — о тиражировании слухов не может быть и речи. Народ заслуживает того, чтобы знать правду, какой бы горькой она ни была. Но в тоже время в своих публикациях вы не должны допускать никакого упадничества. Вам объяснить, что настроение общества — дело государственной важности, а чье-то частное мнение — не более чем оно? Оставим их для разговоров в гостиных и подворотнях.

— Цензура? — весело спросил усатый господин в светлом костюме и с небрежно повязанным ярким платком вместо галстука.

С ним я знаком был давно. Именно через его газету несколько месяцев назад давался анонс, что приму участие в местном турнире фехтовальщиков. Не знаю, где он нашел художника, но на афишах я нравился себе настолько, что готов был сохранить целых несколько экземпляров. Шрамов на лице нет, нос не настолько длинный, и взгляд хорош. Он словно говорит — съесть человеческую печень сырой, или все-таки слегка поджарить? Именно так всегда и хотел выглядеть.

— Разве правда нуждается в цензуре? — обтекаемый ответ, и оставалось надеяться, что эти мастера словесности его оценили. — Все, теперь можно приниматься за то, для чего мы, собственно, и собрались.

По возвращению эскадры в Клаундстон меня одолели просьбами дать интервью. Гражданский человек, а потому не связан никакими обязательствами, и непосредственный участник событий. Тогда-то и пришла мысль собрать всех вместе под его предлогом. Когда зашуршали блокноты, и посыпался град вопросов, мне пришлось пережить все заново. Гибель людей, вызывающих только симпатию. Свое почти отчаяние, когда казалось, что, штурмуя нимберлангский линкор, мы затеяли безнадежное дело и теперь все погибнем. В связи с ним страх, что больше никогда не увижу Аннету. И очередную попытку ответить на вопрос: как бы я поступил на месте Глассена? С капитана «Гладстуара» я и начал.

При условии, что неотложных дел нет, в затянувшейся непогоде имеется свое очарование. Можно отклонить все приглашения, растопить в уютной гостиной камин, любоваться языками пламени, неторопливо дегустировать понравившийся сорт бренди и разговаривать с любимой женщиной. Окутанной таинственным полумраком, поскольку огонь — единственный источник освещения, а на дворе ночь.

— Что ты будешь со всеми ими делать? Носить по очереди?

Смуглая от рождения кожа Аннеты выглядела еще темнее, но тем ярче блестели ее глаза. Бездонные словно омут, цвета спелого-спелого каштана, обрамленные длинными пушистыми ресницами, я всегда старался не смотреть в них слишком долго, чтобы не потерять связь с реальностью. И не думать о том, какую красоту линий пытается скрыть ее одежда. Иначе сложно сосредоточиться на самых простых вещах.

— Что буду делать со шпагами? — заглядевшись на Аннету, ответить сразу не получилось. — Не надену ни одну.

— Ожидаешь подвоха?

— Ядовитого шипа в рукояти? Нет.

— Тогда почему?

— Аннета, мужчинам в нашем роду украшений носить не принято, но ты же видела, что они собой представляют?

Новость о том, что вместе с «Гладстуаром» на дно ушла моя шпага, среди знакомых распространилась быстро. И кое-кто из них счел своим долгом возместить потерю. Сталь у нескольких из почти дюжины шпаг была чудо как хороша, но на какой ляд эти дарители устроили конкурс на самую богатую отделку эфесов⁈ А ножны⁈