Я едва успел пробормотать что-то в ответ – они уже растворились в толпе прохожих. Одинаково увлеченные, одинаково радостные, одинаково недосягаемые.

Тем же вечером я был на пляже, перед домом, который снимали Лорен и ее отец. Подойдя, я заметил Лорен в окне – одетая в футболку с темно-синими полосками, она орудовала чем-то вроде большого телескопа.

Солнце еще не село, но небо уже начало темнеть, было около девяти. («Раньше приходить незачем, – сказала Лорен, – мы едим как испанцы», – и мне оставалось лишь покивать с понимающим видом; не мог же я показать, что понятия не имею, о чём речь.) В воздухе было словно разлито что-то мягкое и безмятежное. Казалось, лето никогда не закончится. Жара еще не спала, и по такому случаю я надел тенниску, которую мама подарила мне на прошлый день рождения. Глядя, как я вытаскиваю ее из пакета, она подчеркнула, что «это всё-таки выглядит лучше, чем хулиганские майки», которые я обычно носил. Я-то не вполне был в этом уверен, но в тот вечер мне хотелось приодеться, так что пришлось надеть эту дурацкую тенниску.

Войдя в дом, – то есть после того как папа Лорен распахнул передо мной дверь и умчался на кухню, где у него «лангусты кипели», по его словам, – я устроился в гостиной. Рюкзак был при мне, а в рюкзаке были первые страницы «Цунами». Я их полностью переписал, следуя советам мсье Эрейра, и был, в общем, доволен результатом.

Придерживаясь объявленной темы конкурса, я решил начать с такой фразы:

Дружбы не существует. Существуют только встречи.

Мне казалось, что это звучит неплохо.

Только я уселся в кожаное кресло лицом к стеклянной стене, как голос из кухни, которая была у меня за спиной, прокричал:

– Натан, ты любишь лангустов?

Я не осмелился поправить и ответил как можно громче, вытянув шею:

– Д-да!

Это была неправда, но я знал, что признаваться слишком поздно. Папа Лорен выскочил из кухни, обвязанный передником и с тарелкой печенья в левой руке.

– Лорен наверху; если хочешь, сходи посмотри, что она поделывает.

Я тут же встал из кресла и направился к лестнице.

– Скажи ей, что закуски уже поданы! – бросил он мне вслед и поспешил к плите.

И тут из кухни вырвалось облако пара; когда он вбежал в кухню, я только и успел услышать, как он в ужасе вскрикнул «ох ты!» – и дверь за ним захлопнулась.

Я дошел до лестницы и не спеша поднялся по ступенькам. Лестница была деревянная. Каждый раз, как я ставил ногу на ступеньку, вся конструкция, снизу доверху, вздрагивала. Чем выше я поднимался, тем сильнее колотилось у меня сердце – так сильно, что я перестал понимать, кто из нас дрожит, лестница или я.

Лорен была на террасе. Туда можно было попасть из большой комнаты, расположенной как раз под чердаком. Как только я вошел, она бросилась ко мне, обхватила за плечи и звонко чмокнула в щеку.

– Я так рада тебя видеть! – сказала она, проверяя настройки висевшего у нее на шее фотоаппарата.

Уже почти совсем стемнело, застрекотали сверчки. В небе мерцали первые звезды. Гордо засветились Полярная звезда и Венера (только эти две я и знал) – одна над Фижеролем, другая на горизонте над океаном.

Лорен объяснила мне, как она всё устроила: соединила очень хороший фотоаппарат с телеобъективом, и это дало ей возможность в прошедшие ночи сделать несколько интересных снимков.

– Вот, посмотри! – Она протянула мне стопочку фотографий.

Я стал перебирать их. На обороте одной из них, той, где были лунные кратеры крупным планом, Лорен написала красной ручкой:

Всю ночь

Во сне думать о том

Как достать луну

– Это х-хайку? – спросил я.

– Да. В японской поэзии часто говорится о звездах, о луне, о ночи. Может быть, именно это мне так и нравится. Эти стихи сочинил Басё.

– Б-босой?

– Басё, дурачок! – поправила она и засмеялась. – Один из лучших японских поэтов. Кстати, я для тебя кое-что припасла!

Она вернулась в дом, прошла в свою комнату, и я услышал с террасы, как она выдвигает какой-то ящик. Становилось прохладно, но я ни за что на свете не хотел бы сейчас оказаться где-то еще. Мир растягивался и словно бы огромным плащом окутывал меня. Стоя под просторным Млечным Путем, я чувствовал, как воздух наполняет мои легкие, как кровь струится по моим жилам. Пение сверчков и звездный свет напоминали мне – и очень настойчиво напоминали – о том, что я живой.

– Подарок! – вернувшись на террасу, воскликнула Лорен.

И протянула мне маленькую книжку в бумажной обложке с обтрепанными уголками, на которой я, несмотря на темноту, сумел прочитать название: «Муравей без тени: книга хайку».

– Я отметила для тебя вот это.

Она забрала у меня книжку, открыла ее на странице с загнутым уголком и прочитала своим нежным голосом, веселым и серьезным одновременно:

Собственные отражения в воде

Пугают

Светлячков

Я смутился и опустил глаза. Эти несколько поставленных рядом слов прямо-таки толкнулись мне в сердце. Я слышал доносившийся с пляжа шум прибоя, шорох волн и шипение пены. Лорен посмотрела на меня, потом заложила прядь волос за ухо. Может, и я, как светлячок, пугаюсь собственного отражения? После несчастного случая мне иногда так казалось. Подул легчайший ветерок, и нас окутал аромат вечера.

В эту минуту мне, наверное, полагалось сказать нечто возвышенное и умное. Нечто такое, что продлило бы еще немного магию этой ночи. Но единственные слова, которые я сумел вспомнить и произнести, были такие:

– Твой п-папа просил т-тебе сказать, что закуски п-поданы.

С ужином вышел полный провал. Папа Лорен не справился с варкой и безнадежно загубил лангустов, они были жесткие, совершенно резиновые. Минут через пять он сам сдался, признал, что «чертовы ракообразные» его победили, и вытащил из холодильника упаковку сурими[18] и бутылку шампанского.

– Сурими – шампанское, небывалое сочетание! – воскликнул он, выстрелив пробкой.

Пока он нам наливал – сначала Лорен, потом мне и напоследок себе, – я разглядел в его лице некоторые черты Лорен: эту сияющую улыбку, это радостное выражение, как будто каждая минута жизни была выигранной минутой, и еще эту крохотную складочку у края одной брови, придававшую обоим легкомысленно-серьезный вид.

Покончив с ужином, мы с Лорен поднялись наверх, а оттуда вышли на террасу. У меня в жилах струилось шампанское, я немножко захмелел. Мы