Я с этим согласился. Он вздохнул, и каждый из нас склонился над своими бумажками. А стрелки часов продолжали вращаться.

Так прошло минут десять.

– Уже лучше. Намного лучше.

Мсье Эрейра смотрел на меня через стол, и на мгновение мне показалось, будто на его лице мелькнула улыбка. В правой руке он держал первые пять страниц моего рассказа.

– Ты решил рассказывать в настоящем времени, – произнес он, набивая трубку и прикуривая от металлической зажигалки с логотипом. – Хороший выбор, но он сужает твои повествовательные возможности.

– Мои – ч-что?..

Он поглядел на меня так, будто я его довел, будто преподаватель игры на фортепиано, у которого спросили бы, зачем на клавиатуре размещены черные и белые клавиши, потом прочистил горло и стал объяснять:

– Французский язык располагает четырьмя вариантами прошедшего времени: прошедшее законченное или составное время, прошедшее простое, прошедшее время несовершенного вида и…

– …давнопрошедшее время! – воскликнул я, радуясь, что хоть что-то могу сказать.

– Совершенно верно. Зато настоящее время только одно. А значит, по логике, ты можешь высказать им меньше, тебе труднее рассказывать о событиях. Зато оно больше подходит для того, чтобы сказать, что думают и что чувствуют твои персонажи. Тебе решать, что ты хочешь подчеркнуть.

Я старался запоминать всё, что говорил мсье Эрейра.

– То же самое с рассказом от первого лица. Ты используешь повествование от первого лица, и мне кажется, что в данном случае это хороший выбор. Но он требует техники и умения.

Он встал со стула и направился к стене из книг в глубине гостиной. Я остался сидеть, обдумывая его слова. До сих пор я писал все свои рассказы от первого лица. Для меня это был самый естественный выбор. Но был ли он и в самом деле хорошим?

Мсье Эрейра вернулся с двумя маленькими книжечками: «Посторонний» Альбера Камю и «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера.

– Твое задание на неделю, – сказал он, – прочитать эти две книги. Посмотри, как их авторы воспользовались повествованием от первого лица.

Я взял у него книги и тут же засунул в рюкзак. Ни ту ни другую я не читал, хотя о «Постороннем» слышал.

– А «П-парадоксальный сон» написан не от первого лица, – заметил я.

– Нет. Это не имело бы смысла. Там ведь в конце главного героя отправляют на лоботомию[17], так что я не мог встать на его точку зрения.

– Немного г-гротескный финал, а?

Мсье Эрейра долго смотрел на меня, не двигаясь с места. Так и казалось, будто он старается вспомнить, куда запрятал свое ружье.

– Гротескный? Ничего подобного! Хороший финал – такой, который продолжает в тебе отзываться и после того, как ты закрыл книгу. Как бы там ни было, он далеко не такой гротескный, как твоя история с зарытыми у меня в саду трупами! – в конце концов рассмеялся он, провожая меня до двери. – Ну хорошо, на сегодня хватит, а завтра я хочу прочитать продолжение твоего рассказа. Не меньше трех страниц. Если тебе трудно писать дома, иди в кафе. Или в библиотеку. Или куда захочешь, только никогда не забывай правило номер один.

– К-какое правило? – спросил я.

– Правило номер один: что бы ни случилось, ты должен писать. Каждый день. Неважно, хорошо у тебя получится или плохо. Важно только писать, писать и писать.

Я покивал, показывая тем самым, что размышляю над его драгоценным советом, а сам подумал: «Легко говорить, когда тебе восемьдесят и ты с утра до вечера не вылезаешь из халата». Я-то понимал, что мне трудновато будет ему следовать между семьей и школой. «Но хотя бы этим летом, – пообещал я себе, – буду каждый день находить немного времени». И вышел в ясный день, к ослепительному солнечному свету за порогом.

– Завтра принесешь круассаны! – крикнул мне от двери мсье Эрейра.

Затем старик ушел в дом, и я еще успел увидеть, как в щели мелькнула лиловая тень. Дверь закрылась, а я взялся за руль своего велосипеда «Summer of love».

Это первое утро с мсье Эрейра оказалось для меня очень полезным. Я усвоил разницу между повествованием в настоящем времени и в прошедшем. Я получил задание по чтению, связанное с рассказом от первого лица. Я постепенно знакомился с писательскими методами – а это и было моей целью. Но я мало что узнал про Роберта Р. Аддамса. Почему он скрывался? Кем он был на самом деле?

Я катил по направлению к центру Фижероля, вспоминая вопрос, который он мне задал: «Ты вот знаешь, кто ты такой?» Годом раньше я бы ответил на него не задумываясь. «Да, – сказал бы я. – Я – Ной Афшрифт, мне пятнадцать лет, я учусь в школе, занимаюсь серфингом, люблю рок и романы Стивена Кинга».

Но как я смог бы определить себя сегодня? Я больше не занимался серфингом. Я больше не буду учиться в школе, потому что со следующего года перехожу на другую ступень. И даже собственную фамилию мне теперь не удавалось правильно произнести. А-а-ааффш-ш-ри-ф-ф-т. Не выговоришь. У меня это получалось так, будто я чихал с открытым ртом.

То, что определяло меня сегодня, на самом деле уже не было ни моей личностью, ни принадлежностью к чему-то, ни даже моими пристрастиями. Мне казалось, что самую мою суть составляло не то, кем я был раньше, а то, кем я хотел стать. Самым честным ответом на вопрос мсье Эрейра был бы такой: «Кто я? Подросток, который хочет изменить свою жизнь. И больше ничего».

Всё это еще никогда не поднималось на поверхность моего сознания. До меня это постепенно дошло, пока я ехал по узким, плохо заасфальтированным улицам Фижероля. После несчастного случая все хотели, чтобы я снова стал прежним Ноем. Но в конце концов я понял, что это не то, чего хочу я – я сам. У меня не было ни малейшего желания оставаться прежним, всё тем же – как Жипе, который навсегда останется Жипе. Нет. Моей целью было стать кем-то другим. Развиваться. Расти. Учиться.

По совету мсье Эрейра я отправился в библиотеку, чтобы найти себе там спокойное место для работы. Дома писать было уже совершенно невозможно – мама каждые три секунды меня дергала, Адам часами нежничал с Гвендолин по телефону.

Я зашел к мадам Камон. Она, похоже, удивилась при виде меня – сегодня же не суббота. Я спросил, может ли она выдать мне читательский билет. Хорьчонок у нее на голове затрясся