Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы еще сидели в гостиной, я вытащил из своего блокнота листовку конкурса рассказов.
– В-вы когда-нибудь участвовали в т-таких д-делах? – спросил я, пока он что-то черкал красным на моих листках.
– Да, случалось, – ответил он, не поднимая глаз.
– И в-выиграли?
– Конечно, выиграл. А ты как думаешь? Премия Гюго. Премия Nebula. Гонкуровская премия. Такие, как ты говоришь, дела. Как знать, если бы я продолжал, может, мне в конце концов дали бы Нобелевскую.
Он отложил ручку и на долю секунды замер, глядя на стену за моей спиной так, будто там можно было увидеть что-то еще кроме беспорядочно сложенных книг.
– Не попадись в ловушку, – в конце концов проговорил он. – Чужое суждение тоже чего-то стоит. Но в конечном счете значение должен иметь только твой собственный взгляд на твои произведения.
Я выждал минутку, словно для того, чтобы усвоить совет, потом спросил:
– В-вот из-за этого вы и остановились? Из-за ч-чужого суждения?
Он вздохнул, поправил воротник своего лилового халата.
– Да, отчасти из-за этого. Но были и другие причины.
– К-какие?
Мсье Эрейра на минуту словно забыл про меня. На его лице постепенно проступило выражение сдержанной боли. Как будто я разбудил очень давних демонов.
– У меня перестало получаться, вот и всё, – в конце концов сказал он. – Я устал. Выдохся.
На мгновение в его глазах что-то блеснуло. Никогда еще я не видел его таким пришибленным.
– Устал? – повторил я. – Д-да вам же тогда было не больше т-тридцати!
Он молча посмотрел на меня, потом качнул головой так, будто только что вспомнил нечто важное. Теперь в его глазах я видел лишь легкую печаль.
– На самом деле я разучился это делать. Мне расхотелось. Никогда не забывай правило номер один.
– Писать, писать и писать! – воскликнул я, в общем-то, довольный собой.
На его лице появилась едва уловимая улыбка, потом он отвернулся к окну. В тенистых силуэтах больших деревьев проглядывал рисунок множества веток и разветвлений. Для того чтобы выбраться туда, где чуть больше света, подумал я, надо преодолеть столько дорог, поворотов, трудностей.
– И т-тогда вы решили исчезнуть? – спросил я. – Вот п-прямо так?
Мсье Эрейра снова повернулся ко мне.
– Знаешь, в то время это было довольно легко. Я всего-навсего переехал и отключил телефон. Родных у меня не осталось, друзей не было. Некому было меня разыскивать. Я купил этот дом (он махнул рукой, показывая на стены и потолок) и больше из него почти не выходил.
Я сидел неподвижно, вглядываясь в его лицо. Сетка морщин на нем напоминала рисунок, который складывался из веток деревьев за окном. И столько же дорог и поворотов было в его жизни, подумал я. Всё, из чего складывалась подводная ее часть, о которой мне никогда ничего не узнать.
– А в-вам не кажется, что жалко вот так сидеть в-взаперти? Отрезать себя от мира? Быть т-таким одиноким?
Он отмахнулся от всего этого и горько улыбнулся мне.
– А ты? – помолчав, спросил он. – Ты не отрезал себя от мира? Ты проводишь лето в обществе ворчливого старика вместо того, чтобы валяться на пляже и бегать за девчонками. Ты считаешь, в твои годы это нормально?
Вот тут я должен был признать: не так уж он и неправ.
Когда мне пора было уходить, мсье Эрейра проводил меня до двери. Я отдал ему «Постороннего», а потом, взяв в руки «Над пропастью во ржи», нерешительно спросил:
– Можно я эту оставлю с-себе?
– Конечно, Ной, – ответил он, впервые назвав меня по имени. – Тебе она пригодится больше, чем мне.
7. Муравей без тени
В следующие дни я то и дело перечитывал листовку про конкурс:
ЛЮБИШЬ ПИСАТЬ?
Пришли нам рассказ на тему дружбы
до 1 сентября.
Жюри, состоящее из писателей,
выберет лучший текст.
У меня оставалось чуть больше месяца на то, чтобы закончить рассказ и найти для него название получше, чем «Цунами». Более меткое. Более заманчивое. Более «ромовое с изюмом». В конце концов я повесил листовку над письменным столом, рядом с фотографией Лорен, которую мы с ней вместе печатали, и постером «Рокки».
По утрам я приходил к мсье Эрейра, и мы с ним работали над стилем. Каждый урок был посвящен чему-то новому: равновесие между повествованием и описанием, структура рассказа, распределение по абзацам. Он ворчал, но на самом деле, мне кажется, ему это скорее нравилось. Когда я спрашивал, не хочет ли он выйти из дома, предлагал погулять со мной по городу, сходить к морю – чтобы хоть ненадолго вытащить его из этого замкнутого пыльного мира, – он неизменно отвечал мне:
– Нам с внешним миром больше не о чем разговаривать.
И, насупившись, показывал, какой абзац моего текста надо переделать.
А снаружи лето было в самом разгаре. В окрестностях Фижероля даже установилась настоящая жара. Океан был великолепен, и мне мучительно было видеть его – такой синий, такой единый – в двух шагах от моих рук и ног, когда я не мог в него окунуться и целыми днями из него не вылезать.
В одну из суббот, развозя книги, я наткнулся на Реми Мута. На этот раз я вспомнил то, что рассказала мне Лорен, и он уже не показался мне таким уж придурком. Странно, до чего меняется мир в зависимости от того, под каким углом на него посмотришь. Лорен права: это так же, как при фотосъемке.
С Лорен мы тоже время от времени встречались. То в библиотеке (один раз она искала книгу о римской архитектуре, другой – о квантовой физике), потом, в следующее воскресенье, – на рынке. Они с отцом выбирали лангустов к обеду.
– Натан, почему бы тебе не зайти к нам как-нибудь вечером? – сказал ее отец.
– Ной! – поправила Лорен, легонько хлопнув его по руке.
И, повернувшись ко мне, воскликнула:
– Приходи! Тогда мы сможем провести вместе всю ночь, будем смотреть на небо и фотографировать звезды!
Мне это не приснилось: она только что пригласила меня провести с ней ночь. Как объяснил мне ее отец, Лорен все ночи проводила на террасе, делая снимки ночного неба.
– Компания ей не помешает, – прибавил он.
Посмотрел на нее с улыбкой и подмигнул.
– Знал бы ты, как это завораживает! – подхватила Лорен совершенно убежденным тоном. – Так придешь сегодня вечером? Скажи
