Придумывать заново. Жить заново. И снова много всего будет впервые.

Я повернул голову к горизонту и запечатлел в своей памяти эти несколько слов – как высекают на камне эпитафию:

«Лето 1993 года – последнее перед концом света».

8. «Summer of love»

– Ной, это же замечательно.

Доктор Франкен смотрел на меня со своей качалки, на ногах у него были остроносые сапоги, и одет он был в рубашку с бахромой. Когда я входил в кабинет, мне так и хотелось крикнуть ему: «Howdy, cowboy!» Но вместо этого я просто рассказал ему, что было прошлой ночью. Не всё, конечно. Я не говорил про Лорен и про наш поцелуй. Но я сказал ему, что снова вошел в океан. И что мне это невероятно помогло.

– Мир тебе врезал, – вдохновенно произнес он, качая головой, – но ты врезал ему в ответ. Вот это я и называю – снова вскочить в седло!

Я знал, что довольно смешно лечиться у такого типа. Ходячий штамп. Но не всё ли равно. В тот день я ему улыбнулся и сделал вид, будто врезал кулаком в пустоту перед собой.

– А что ты почувствовал, когда вышел из воды? – спросил он.

– Н-некоторое облегчение. Я б-боялся, что б-больше никогда не смогу это сделать. Т-так и не сумею п-перешагнуть через свои страхи.

Он с понимающим видом покивал и улыбнулся мне в ответ.

– Ной, это только первый, но очень важный этап. Конечно, я не стану говорить тебе, что работа закончена. Это будет происходить постепенно. Кирпичик за кирпичиком. Ты ведь осознаёшь это, правда?

– Д-да, – сказал я.

Доктор Франкен снова улыбнулся мне. Встал и направился в глубину комнаты. Часы на его письменном столе отбивали такт. Тик. Так. С каждым шагом каблуки его грубых сапог резко ударялись об пол. Я остался сидеть на своем стульчике, толком не понимая, как мне себя вести.

– Мне очень нравится эта фраза, – наконец произнес он, повернувшись ко мне. – «Храбрость не в том, чтобы не испытывать страха. Храбрость – это умирать от страха, но всё же идти».

Такого рода цитаты встречаются на рождественских фантиках.

– Это Г-ганди? – предположил я.

– Нет.

Он секунду помолчал, потом усмехнулся и гордо сообщил:

– Джон Уэйн.

И, изобразив большим и указательным пальцами нацеленный на меня пистолет, притворился, будто стреляет.

Оставшаяся часть сеанса прошла нормально. Доктор Франкен объяснил мне, что потребуется несколько месяцев для того, чтобы справиться с моим заиканием.

– Но вот это зависит только от тебя, – подчеркнул он.

Выйдя из его кабинета, я отправился прямиком в библиотеку. Я стал фанатичным читателем. Я глотал книгу за книгой, стараясь разобраться в приемах письма. По совету мсье Эрейра я взял «О мышах и людях» Джона Стейнбека, «Сердце – одинокий охотник» Карсона Маккаллерса и сборник рассказов Раймонда Карвера. Каждую прочитанную книгу я коротко рецензировал, после чего мы, как правило, страстно ее обсуждали.

– Отлично, Ной. На следующей неделе возьмемся за Пруста!

К мсье Эрейра вернулся юношеский задор, и, должен сказать, за ним иногда нелегко было угнаться…

Я к тому времени почти закончил «Цунами». Каждый день я подолгу работал над текстом, так что рассказ теперь вырос до приличных размеров: около двадцати страниц мелким почерком, так что я, в общем, гордился собой. Было уже начало августа, и у меня оставалось не так много времени, чтобы отправить окончательный вариант на конкурс.

Через три недели по небу должна была пролететь комета Фейерштейна. Эту дату я назначил себе крайним сроком окончания работы.

Писал я большей частью в библиотеке: там я был уверен, что никто не помешает, и под рукой были любые книги, какие могли помочь мне вдохновиться. Каждый день я, уходя, махал рукой мадам Камон, а она в ответ улыбалась мне через окно своего кабинета. Крысенок у нее на голове весело подскакивал.

Во вторую субботу августа я начал свой обход с мадам Лотрек («Большие надежды»), которая угостила меня печеньем. Потом заехал к мсье Жансаку («Сердечно-сосудистая хирургия в десяти уроках») и мисс Уиллоуби («Учитесь гипнотизировать своих домашних животных»). Навестив мсье Лангра («Тигренок Момо катается на лыжах»), который в очередной раз спросил, кто я такой и зачем его потревожил, я снова оседлал свой велосипед «Summer of love» и помчался к мсье Эрейра.

Он заказал три романа, название одного из них – «Ночь времен» – показалось мне смутно знакомым.

– П-почему вы пишете научную фантастику? – спросил я, войдя в дом и устроившись в гостиной.

– Ты хочешь сказать – почему я писал научную фантастику. Потому что в то время – я имею в виду пятидесятые годы – это было нечто совершенно новое. Полная противоположность культуре наших родителей, старой культуре, буржуазной культуре. Научная фантастика – это была свобода!

Он раскурил трубку и выдохнул облачко дыма. Я внезапно осознал, до чего старым выглядит его лицо, всё в морщинах и складках.

– «Война миров». «Похитители тел». «Прощание с повелителем». «Человек, который продал Луну». Я так всё это любил! – сказал он, и глаза у него засветились. – Ребенком я мог часами смотреть на звезды. Я мечтал, что когда-нибудь буду путешествовать на ракете, как в романах Жюля Верна. Ночами я сам себе рассказывал истории про чудовищ, прибывших из космоса.

Он затянулся трубкой и, пристально глядя на меня, продолжил:

– Став взрослым, я попросту начал их записывать. Мой первый рассказ назывался «Черная туманность». Я продал его в журнал «Страшные истории» за пятьдесят франков. Вот таким был мой литературный дебют. Тогда я еще не утратил способности испытывать восторг перед небом, перед ночью, перед огромным неведомым космосом, который нас окружает.

Он уселся на стол в гостиной, запахнул поплотнее свой лиловый халат. Его взгляд затерялся в пустоте.

– А теперь, когда я смотрю на небо, только и вижу, что спутники. Их запускают для того, чтобы работали телефоны. И телевизоры. И чтобы шевелились финансовые рынки. Ничего чудесного в этом нет.

Я опустил голову.

– А вы з-знаете такую ф-фразу: «Храбрость не в том, чтобы не испытывать с-страха. Храбрость – это значит умирать от страха, но в-всё же идти»?

– О чём это ты?

– О том, что иногда надо с-столкнуться с миром, – сказал я. – Встретиться со своими недостатками. Ведь именно б-благодаря им читатель может полюбить п-персонажа, так?

Мсье Эрейра насмешливо посмотрел на меня и хихикнул.

– Да, наверное, ты прав. Но какое отношение это имеет ко мне?

– А т-такое, – ответил я, – что вы помираете от с-страха. Вы б-боитесь выйти из дома,