Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он молча, ошеломленно смотрел на меня. Потом пробормотал себе под нос, будто сам с собой разговаривая: «Пленник льдов…» – и я понесся дальше:
– Чего в-вы на самом д-деле боитесь? Что у вас не п-получится? Что вы не д-дотянете до собственной легенды?.. Да кому есть до этого дело? В-великий Роберт Р. Аддамс! Скажите, пожалуйста! А я вижу всего лишь озлобленного, одинокого и испуганного с-старика.
Я уже не мог остановиться, слова вылетали сами собой, как будто я бессознательно повторял их под диктовку.
– З-знаете, чего вам хотелось бы? – продолжал я. – Чтобы мир б-был упорядочен. Оказаться в мире, где всё б-было бы на своих местах и где безопасно б-было бы п-перемещаться. П-проблема в том, что реальный мир совсем не т-такой! Жизнь – это опасность, жить означает рисковать, п-признать, что можно ошибаться, что может не п-получиться. Может уже не п-получиться.
Последнюю фразу я произнес, пристально глядя на него.
– В-вы жалуетесь на то, что б-больше не испытываете восторга, – сказал я в заключение. – Но это не мир изменился, а в-вы. Никаких ч-чудес не существует. А вот что существует – так это наша с-способность видеть чудеса.
Под конец я почти орал. Мсье Эрейра глаз с меня не сводил. На его лице появилось выражение неясного изумления – едва заметное, почти неощутимое, но всё же оно точно было. На долю секунды мне показалось, что он будет со мной спорить, начнет кричать, выставит меня за дверь. Но он ничего такого не сделал.
Молчит – и пусть молчит. Я вытащил из рюкзака несколько листков бумаги, соединенных скрепкой. Название «Цунами» на первой странице я уже вычеркнул, заменив его новым. Окончательным.
Я протянул свою работу мсье Эрейра, который всё еще не пришел в себя и молча взял рассказ. Взглянул на первую страницу и не спеша поднял глаза на меня. Теперь на его лице вообще никакого выражения не было.
– Мне нравится это название… – в конце концов сказал он.
Улыбнулся мне, и глаза у него засветились.
– «Лето этого года – последнее перед концом света», – медленно прочитал он. – Да… как ромовое мороженое…
– …с изюмом, – прибавил я.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.
Всю следующую неделю я правил и заканчивал свой рассказ. Мсье Эрейра дал мне напоследок еще несколько советов – насчет временны´х вешек и впечатления реальности, и они мне пригодились. К концу недели я всё дописал и перепечатал на машинке. Рукопись была готова. Мне оставалось только дать ее мсье Эрейра, чтобы он в последний раз перечитал рассказ целиком, – и отправить на конкурс. Я уже представлял себе, как получу первую премию национального конкурса рассказов. А потом тоже стану знаменитым писателем, известным во всём мире, и прославлю наш Фижероль. Возможно, я несколько увлекся…
Пятнадцатого августа мы все отправились прогуляться по городу, пройтись вдоль мола – мама, папа, Адам и я. День был праздничный, папа не работал. С тех пор как я увидел его на террасе «Летчиков-асов», он стал раньше возвращаться домой после работы, и мама очень этому радовалась. У него и самого настроение стало получше, он теперь почти не ворчал. Жизнь нашей семьи по-настоящему наладилась. Адам начал устраиваться в своей новой квартире, и мы решили отметить это – пошли есть мороженое на берегу океана. Когда настала моя очередь выбирать, я заказал рожок с ромом и изюмом. Мама как-то странно на меня посмотрела.
– Тебе что, теперь такое нравится?
– Ну, – сказал я, – п-просто хочется п-попробовать.
А когда мы шли вдоль мола – солнце припекало, над нами кружили чайки, перед нами был чистый и бесконечный океан, – я увидел в нескольких метрах от нас знакомую маленькую худенькую фигурку, катившую коляску: это была мадам Мушар, моя учительница французского!
– Сейчас вернусь! – сказал я родственникам и ринулся к ней.
Когда я добежал до нее, она широко улыбнулась, а потом обхватила мое лицо ладонями и поцеловала в щеку.
– Ной! Какая приятная неожиданность! Как твои дела?
– Отлично! – сказал я и тоже улыбнулся ей.
Мы немного поболтали о том, кто как проводит лето. Она несколько недель погостила у своей матери на юге Франции, потом поехала в Испанию.
– Жара была нестерпимая! – засмеялась она. – А ты как проводишь каникулы?
Я не мог рассказать ей обо всём, что пережил за эти несколько недель. Слишком много всего было. Так что я просто ответил, что писал.
И тут ее улыбка стала еще шире. Мадам Мушар положила руку мне на плечо, и в ее глазах что-то заблестело.
– Я буду участвовать в этом конкурсе, – прибавил я.
Она сразу поняла, о чём речь, и похвалила меня. Мы с ней поговорили про лицей, про то, что я перехожу на новую ступень, и она взяла с меня обещание, что я не брошу писать.
– Ной, я горжусь тем, что учила тебя. Я уверена, что ты способен на многое.
Она обняла меня, и я страшно разволновался. К счастью, ребенок в коляске заплакал, а то еще немного – и я сам бы разревелся.
– Ой, а про тебя-то я и забыла! – наклонившись к нему, заворковала мадам Мушар.
Мы попрощались, я пообещал ей, что буду давать о себе знать, и она пошла дальше своим путем. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
В день кометы я зашел к Лорен. Август заканчивался, срок, на который они снимали дом, тоже, и в прихожей уже росла гора багажа. Вскоре Лорен вернется в Париж, ее отец будет и дальше кататься по всему свету, а я… я-то останусь в Фижероле.
Всю неделю перед этим мы с Лорен виделись каждый день. Менялись книгами, сочиняли хайку, печатали фотографии. Когда я думал о том, что она скоро уедет, у меня внутри делалось пусто, как будто дыра в животе образовалась. В конце концов я всё рассказал Лорен: и про свой несчастный случай, и про свои посттравматические проблемы с речью, и про доктора Франкена. Пока я описывал ей мою жизнь, она смотрела на меня, ласково улыбаясь, как будто давно уже обо всём этом догадалась. Про мсье Эрейра я ей говорить не стал. Она слишком любила «Парадоксальный сон» и, несмотря на царившее между нами доверие, никогда бы мне не поверила, если бы я ей сказал, что
