Непонятно, как вырвался у нее такой бесцеремонный вопрос! И, главное, зачем ей это знать.

– Она живет в Питере, а вот матушка моя живет в соседней квартире, и я должен зайти к ней. – Не обратив на бесцеремонность внимания, Крастилевский поднялся из-за стола. – Рад был тебе помочь, Машенька-пружинка.

Он улыбнулся, а Маша чуть не заплакала от того, что именно сейчас, после этих его слов, после того, как взглянул он на ее растрепанную голову и веселые морщинки собрались в уголках его глаз, они расстанутся, и навсегда.

– Д-да, спасибо… – пробормотала она, запихивая договор обратно в рюкзак. – Вы мне правда очень помогли, очень.

Вышли из квартиры, Крастилевский запер дверь. Маша поплелась к лифту, но вспомнила, что от расстройства забыла попрощаться, и обернулась.

– Маша… – Его голос дрогнул. Или ей показалось? – Мне как-то жаль с тобой прощаться.

«Мне тоже!» – едва не выкрикнула она.

И выкрикнула бы, но не успела.

– Может, заглянем по-быстрому к матушке, а потом поедем ужинать? – сказал он.

– Давайте.

Маша постаралась произнести это самым непринужденным тоном. Хотя понятно ведь, что не может она воспринимать его предложение как само собой разумеющееся. Или это только ей понятно, а ему совсем нет? Сказал же он, что на нее должно быть много охотников, может, правда так думает.

Крастилевский позвонил в соседнюю дверь тремя короткими звонками и сразу же открыл ее своим ключом.

– Мама, к тебе гости! – крикнул он, входя.

– Кто, Женюра? – донеслось из комнаты сквозь оглушающие звуки телевизора.

Голос был дребезжащий, и старушка, перед телевизором сидящая, оказалась до того тоненькая, что будто бы вся дребезжала. Телевизор работал на полную мощь, звуковой эффект усиливался от того, что шло какое-то ток-шоу и гости в студии орали друг на друга и едва не дрались. И даже не едва: в тот момент, когда Крастилевский выключил телевизор, на экране кто-то как раз двинул кому-то в ухо.

– Мама, сколько я тебе говорил, не смотри этот кошмар, – сказал он. – Побереги здоровье.

– Женечка, ты не прав! – патетически воскликнула старушка. – Я должна знать, что происходит в мире. А откуда мне черпать информацию? Компьютера у меня нет, ты меня никуда не водишь, сама я дальше лавочки не выйду, а превращаться в бабку на лавочке унизительно, ты не находишь? Ужасные вещи творятся в этом Киеве! Оттуда приезжают просто кошмарные типы, как их только пускают на телевидение. Я вообще не понимаю, как там нормальные люди теперь живут, ну да, впрочем, нормальных людей в Киеве наверняка уже не осталось…

– Мама, познакомься с Машей! – Крастилевский вклинился наконец в этот монолог. – Мы тебе вина принесли. Сладкое, ты такое любишь.

– Бароло? – тут же спросила старушка, зорко глянув на бутылку, которую Крастилевский, оказывается, захватил с собой; от волнения Маша этого не заметила. – Прелестное вино! Вам оно нравится, Маша? В Италии прекрасно все, и вина тоже. Я Элина Андреевна, Женечка не счел нужным меня представить. Вы тоже актриса? В каком театре?

– Маша продюсер, – прежде чем она успела ответить, сказал Крастилевский. – Организует мои съемки.

– Напрасно вы не избрали артистическую судьбу, – заявила старушка. – У вас выразительная внешность. Не лирическая героиня, конечно, но характерные роли вам удавались бы. У меня была подруга, ну, подруга – это сильно сказано, но приятельница, хотя я от нее всего могла ожидать, сложная была дама, Женя, помнишь, Мокрицкая, ты меня возил на ее похороны, так вот она на вас, Машенька, очень была похожа. И огромный успех имела! В молодости, конечно, и главным образом в антрепризе, но в денежном смысле это даже выгоднее, чем служить в репертуарном театре, гастролей больше, в провинции всегда полные залы… К чему это я? – удивленно произнесла она.

– Не знаю, мама, – поморщился Крастилевский. – Маша не собирается на сцену. Ты пообедала?

– Да, – кивнула старушка. – Поля готовит хорошо, но на мой вкус чересчур калорийно. Тебе такая еда тоже не полезна, я ей так и сказала. Но она у тебя такая молчаливая, даже непонятно, услышала ли мое мнение. Вообще, она со мной держится так, будто ей поручили соседскую кошку: принесла еду, что-то там убрала и ушла, слова не добьешься.

«Бедный Крастилевский, – подумала Маша. – И ничего ведь с этим не поделать».

Она быстро обвела взглядом комнату. Все здесь было такое же мелкое и дробненькое, как внешность Элины Андреевны, и на всем лежала печать старости, от которой делалось тоскливо. Даже старинная, с золотистыми древесными разводами мебель не смягчала этого впечатления.

– У меня была кошка, – сказала Маша. – Абиссинская.

– И как выглядит эта порода? – с живейшим интересом спросила старушка.

– Рыжеватая такая.

– Как вы?

– Мама! – укоризненно заметил Крастилевский.

– Не совсем, – ответила Маша. – Не лохматая, а гладкошерстная. И с большими ушами.

– А характер? – продолжала допытываться старушка.

– Характер ничего такой. Умная и любопытная. Не вредная и ласковая.

– Вы сказали «была»? А куда же она подевалась?

Фрося осталась у Игоря, это была его кошка. Когда Маша уходила, та проводила ее до двери с таким жалобным мяуканьем, что она едва не забрала кошку с собой. Но старушке незачем было это знать, да и Крастилевскому тоже.

К счастью, не получив ответа на свой вопрос, Элина Андреевна тут же переключилась на новую тему.

– В вашем возрасте я играла Нефертити, – сказала она. – Да-да, не удивляйтесь! Я была преэффектная дама, хотя теперь в это, конечно, нелегко поверить.

– Почему же… – начала было Маша.

Но Крастилевскому, видно, стало совсем уж невмоготу.

– Все, мама, мы пойдем, – сказал он. – У нас миллион дел.

– Но ты еще зайдешь сегодня?

– Не знаю. Позвоню.

Старушка проводила их до двери. Двигалась она проворно, дробно семенила маленькими ножками. Если бы не пронзительный голос, общение с ней совсем не представляло бы труда.

– Вы произвели на меня самое приятное впечатление, Маша, – сказала она в прихожей. – Я тоже хотела бы завести абиссинскую кошку, Женя.

– Мы потом это обсудим.

Дверь за ними закрылась. Маша была уверена, что старушка смотрит в глазок им вслед.

– Ну извини, – сказал Крастилевский. – Не надо было тебя сюда тащить. Но если бы я не зашел, она бы начала мне названивать и… И помешала бы нам, – проговорил он, глядя Маше в глаза.

От этого долгого взгляда у нее закружилась голова. Натурально закружилась, физически. Может, от бароло, конечно, оно было крепкое, сладкое и до сих пор пьянило.

– Готова ужинать? – бодро спросил Крастилевский, поспешно отводя взгляд.