Я хотел было начать врать, но понял, что это бесполезно, – жена все поняла. Она была умная женщина, и этого случая ей было достаточно, чтобы связать в единую цепь все мои странности. Я смотрел в ее прекрасные глаза и видел, как в них, будто кадры видео на перемотке, мелькают картины нашей совместной жизни. В долю секунды мимо меня пронеслась панорама ее удивлений. Вот она впервые натыкается на чемодан с разными вещами. Вот она, проснувшись как-то душной летней ночью, не находит меня рядом и видит из окна, как я сжигаю дорогие, фирменные вещи на дачном участке; вот подслушала мой бред во сне. И вот, наконец, она поняла, как тяжело и неизлечимо я болен, и безумно испугалась. Она рыдала так, что мне пришлось вызвать врача, который сделал ей успокоительный укол. Разумеется, вскоре мы развелись. Следует признать, что моя жена поступила благородно, не сказав никому ни слова о моих отклонениях, хотя запросто могла бы этим не только испортить всю мою карьеру, но и поломать жизнь, упрятав в психушку. Картина умерла в тот же день, когда жена ее обнаружила. Я перестал ощущать ее тепло, она остыла, стала ледяной, словно труп. Понимаю, это было жестоко по отношению к семье жены, но мне пришлось избавиться от картины побыстрее, хотя одному богу известно, как я при этом страдал. Обливаясь слезами, я сжег ее на кухне над плитой. Это стало последней каплей, убившей нашу любовь. Но если бы я не уничтожил эту вещь, она бы нашла способ рано или поздно поквитаться со мной. Они не дураки и не позволяют никому высасывать свою энергию безнаказанно. А тут я выпил все до дна, вылизал со стенки последние капли, словно похмеляющийся с утра алкоголик. Когда я пытался объяснить это жене, она смотрела на меня красными от слез глазами и курила, курила сигареты. Одну за другой, целую пачку подряд. Она искренне не понимала, почему я валяюсь у ее ног, бьюсь в истерике и отказываюсь вернуть картинку обратно ее родителям. Но в конце концов она сдалась, но назначила слишком дорогую цену за эту услугу. Отныне я могу встречаться с сыном только с ее разрешения.

«Марат, ты серьезно болен, – сказала она напоследок. – Ты погряз в мире вещей, они засосали тебя пылесосами Philips, переехали «Мерседесами» и «Кадиллаками», вспороли живот металлическими «золингерами». Отныне время твоей жизни отсчитывается золотыми ролексами. Твои дни сочтены, если ты не прекратишь эту погоню за барахлом. В ином случае, однажды ты сам превратишься в блестящего болванчика с фирменной биркой на шее».

Согласно договору она не дает мне видеть сына, когда я хочу, поскольку боится дурного влияния. Но зато раз в месяц я чувствую себя счастливым папашей, гуляя с Артуром по магазинам и покупая ему все, что только пожелает. Увы, все это – моя «большая иллюзия отцовства». Эти чудесные детские вещи – игрушки, компьютеры, мопеды – навсегда остаются пылиться у меня. Жена под страхом того, что не разрешит мне больше видеть малыша, запретила делать ему подарки, и теперь один из моих коттеджей похож на Диснейленд. Могила для игрушек, которыми никто и никогда не играет. Но даже осознание того, что я навсегда потерял семью, не могло угнетать меня больше, чем то, что картина больного ребенка не стала для меня Вечной. А ведь я был в этом практически уверен. Таким образом, в тот злополучный день все мои надежды были раздавлены в один миг».

Марат стал серого цвета, настолько тяжело ему давались эти воспоминания. Но в то же время этот монолог принес ему облегчение – ведь до меня он не мог поделиться этим даже с ближайшими родственниками. Теперь же мы, как два носителя СПИДа, могли обсуждать свою болезнь в мельчайших подробностях. И в тот момент, когда он замолчал и изможденный, словно после рвоты, выворачивающей наизнанку внутренности, прилег головой ко мне на колени, я поняла, что, кроме нас двоих, в этом мире не было больше никого. Только мы и вещи.

Утром мы проснулись в чудесном настроении, за окном светило совершенно не свойственное ноябрю ласковое солнышко. Казалось, что вчерашний разговор – это всего лишь дурной сон, который вмиг развеялся, как только скрипнули жалюзи, а по их перекладинам заструились золотистые дорожки слегка пожухлого осеннего света. Марат сварил кофе, и, сидя голые на теплом полу, купаясь в лучах солнца, мы пили горячий напиток, улыбаясь друг другу. Мне казалось, что вместе с обволакивающим запахом корицы я снова вдыхаю аромат жизни, которая на время покинула меня. О том, что было вчера, мы больше не вспоминали ни в тот день, ни во все последующие. Мы старались, по возможности, не обсуждать больше тему нашей болезни вслух. В этой области мы понимали друг друга без слов. Вещи звали нас, притягивали и завлекали, как русалки моряков. Какое-то время мы могли сопротивляться, но потом все опять возвращалось на круги своя, и в наших квартирах, офисах, дачах появлялись все новые, совершенно бесполезные предметы. Тогда я еще не знала о том, что мои отношения с миром вещей только начинаются, поэтому хватала все подряд, без разбора. Мне просто нравилось то чувство радости и спокойствия, которое они мне давали. Я была уверена, что все предметы вокруг – мои друзья, которые искренне делятся своим теплом и любовью, ничего не требуя взамен. У меня должно быть все по-другому, не так, как у Марата, говорила я себе. Мне не нравились те страстные отношения с вещами, которые были у него. Мне казалось, что это сугубо мужской подход – шлюхи, высасывание энергии… Ну, понимаешь, о чем я. Я же старалась не напиваться вещами до рвоты, как это делал мой друг, а поглощать их мягко и медленно. Так следует пить лонг дринк «Мохито», пробуя разные вкусы на кончике языка, изучая возможность их смешения. И лишь много позже я поняла, что на самом деле все это время ОНИ пристально изучали меня. Так новый амбициозный сотрудник присматривается к своему добродушному начальнику, прежде чем развернуть против него закулисную игру. Он изучает все его «любит – не любит», сильные и слабые места, чтобы грамотно расставить ловушки. Когда же невод заброшен, он занимает его место, отбивает любовницу и доводит дурака до самоубийства. Разумеется, на стадии задумки об этом еще никто не догадывается, поэтому вначале новичок любезен и сладок, как сироп. Он приглашает босса с его молодой любовницей к себе на дачу, кормит их шашлыками из мяса молодых бычков и преданно смотрит в глаза. А в мыслях уже медленно, но верно примеривает шампур к его жирной спине.

– Ты говорила, что жена Марата видела, как он сжигает вещи. Это была какая-то традиция? Ты тоже их сжигала?

– Первое время я раздаривала их сотрудникам и друзьям. Вначале я не чувствовала к ним особого отвращения, и мне просто хотелось поскорее их кому-нибудь отдать. Но Марат, случайно узнав об этом, устроил скандал и обозвал меня идиоткой, которая сама себе готовит виселицу.

«Ты что, не понимаешь, что большинство вещей, которые ты присваиваешь, отличаются от остальных: они оригинальны по своей форме, фактуре, цвету и запаху, и если хозяин их где-нибудь увидит, то обязательно узнает, – кричал Марат, придя в бешенство от моей глупости. – Ты, наверное, хочешь потерять свою работу, комфорт, который ты ставишь превыше всего в жизни, свободу, наконец? Ты намеренно хочешь сесть в тюрьму? Если ты думаешь, что вещи тебя оставят в покое, как только ты окажешься в каменных стенах карцера, то ты глубоко ошибаешься. В юности я проводил над собой эксперимент. Я попросил друзей закрыть меня на несколько дней в бомбоубежище, которое они собирались переделать в клуб. У меня были еда, питье и книги, с помощью которых я надеялся спрятаться от своих, как мне казалось тогда, постыдных желаний. ОНИ быстро нашли меня. Это были призраки вещей-долгожителей, которые приходили ко мне в виде ночных кошмаров. Я не буду тебя пугать и рассказывать, как это выглядело на самом деле, но я смог продержаться только сутки, чтобы не сойти с ума. Слава богу, у меня была тревожная кнопка. Когда друзья пришли, я сидел голый, забившись в угол, и дрожал. Если бы они пришли чуть позже, я бы умер от разрыва сердца».