— Моя?

— Ну, тебе же кажется, что она именно тебе предназначена?

— Верно.

— Ну, значит, твоя.

— Да если б я знал, какие у меня сильные стороны, которые девушке могут понравиться…

— Ну а что ты умеешь? Что любишь делать?

— Ну… стихи пишу, на гитаре немного играю.

— Вот и напиши ей стихи. И на гитаре сыграй. Если от души — ей точно понравится.

— Наверное.

— Не боись, Роман. Девушки внимание очень любят, даже если вида не показывают. Так что все у тебя получится. Ты видный парень. Эх, а говоришь — экономика!

Поболтав еще пару минут, распрощались, и Волкогонов снова побрел по мокрым неприветливым улицам, пока не услышал, как Кузьмич его зовет. Он оглянулся и увидел, как сантехник с улыбкой потирает большой и указательный палец — символ денег.

Пензенские чудики — о них вам не расскажет ни один экскурсовод или путеводитель. Но старожилы и архивы помнят истории про чудаков, чокнутых и блаженных. А ребята, чье детство прошло не только за компьютерами, но и во дворах, знали всех городских дурачков: и безобидных вроде Семы, который мог просто подойти, показать газетную вырезку с фотографией танка и потом опять пойти по своим делам, до опасных — вроде Вальдемара или Витали, которые могли швырнуть в тебя чем-нибудь тяжелым, а то и отчебучить чего похуже.

Вольдемар был дурачком невероятной силы. Он работал наверху Московской грузчиком: ставил три железных ящика, полных бутылок, друг на друга и носил играючи. А когда школьники в сквере у кинотеатра Родина стали его задирать, в мгновенье поднял чугунную скамейку, два раза крутанул и швырнул ракетой.

Еще один жуткий тип жил на девятом этаже волкогоновской девятиэтажки. Этого чудика звали Виталей и после имени даже не прибавляли традиционное «дурачок» — все и так было понятно. Он и внешность имел весьма отталкивающую: двухметрового роста, здоровенный и нескладный, с руками, висящими, как у гориллы, ниже колен. А так как в его голове произошло короткое замыкание, физиономия имела оплывший вид с неопределенным выражением.

Способность внятно говорить Виталя утратил давно, и вся его речь сводилась к выплевыванию бессмысленных словосочетаний или звуков. В процессе «выражения мысли» он постоянно махал своими руками-граблями. Все старались Виталю избегать, а когда он шел по улице, разбегались в разные стороны и делали вид, что этого гигантского психа не существует, боясь встретиться с ним даже взглядом.

Не последнюю роль в отношении окружающих к обезьяноподобному дурачку играли слухи. Рассказывали, что в свое время, учась в аспирантуре, Виталя работал на «Биосинтезе» и в итоге именно работа его доконала. Надышавшись какой-то химической дряни, он в один прекрасный день слетел с катушек, поймал во дворе троих младшеклашек, убил и приготовил из них жаркое, которое потом даже на работу приносил в лоточках и нахваливал ничего не подозревавшим сослуживцам.

Когда в холодильнике лаборатории обнаружились расчлененные останки детей, аккуратно разложенные Виталей по отдельным кулечкам, безумец очень надолго сел за решетку. Правда, пробыл там гораздо меньше, чем предполагалось: его рассудок быстро и неуклонно утратил признаки адекватности, после чего убийцу выпустили с заключением врачей о полной невменяемости, сообщив, что для общества он больше не опасен, а держать «овощ» на казенном довольствии у города нет средств.

Были ли все эти слухи правдой, Роман точно не знал, но на всякий случай тоже старался не сталкиваться с ненормальным гигантом. И будь Волкогонов в другом настроении, он бы, конечно, заметил двухметровую гориллу, плетущуюся вслед за ним уже пару кварталов. Виталя переваливался из стороны в сторону, каким-то чудом при каждом шаге сохраняя равновесие. По его подбородку текла слюна, а рыбьи, ничего не выражающие глаза уперлись в спину идущего шагах в двадцати перед ним парню.

Но Роман ничего не видел и медленно брел домой, уставившись на носки своих до хлюпанья промокших кроссовок.

В подъезде едва мерцала засиженная мухами тусклая лампочка. Света она давала ровно столько, чтоб можно было различить четыре ступеньки, ведущие к двери старого лифта с коричневой дверью, подпаленной в нескольких местах самим Романом лет семь назад.

Сзади скрипнула дверь. Волкогонов оглянулся с внезапным чувством тревоги, но в темном «предбаннике» между выходом на улицу и второй дверью, которую зимой закрывали, чтобы сохранить в подъезде хоть немного тепла, видно никого не было.

— Ну, что за паранойя?! — одернул себя, мотнул головой и направился к лифту.

В шахте что-то загудело, заухало, заскрипели раздвигаемые дверцы, и Волкогонов ступил на потрескавшийся линолеум, как обычно рассматривая себя в зеркале на дальней стене кабинки.

Внезапный толчок в спину швырнул его на собственное отражение, а в зеркале воздвиглась гигантская фигура Витали, оскалившего зубы не то в жутком подобии ухмылки, не то в злобном оскале.

Почти не соображая, что делает, с замершим от ужаса сердцем, Волкогонов резко развернулся, отчетливо понимая всю безнадежность ситуации. Весом и размерами «не опасный для окружающих» дурачок был раза в два больше школьника. Но в окончательную панику Романа повергло даже не это. В огромном, похожем на кувалду кулаке покачивалась черная металлическая дубинка толщиной с палец.

— Эмыыы… ныыы… — прогудел Виталя, будто что-то пытаясь объяснить.

Толком не соображая, что делает, Волкогонов инстинктивно рухнул на пол, проскользнул на спине между ногами маньяка и оказался на каменном полу подъезда. Вскочив, он тут же бросился по лестничным прогонам на свой родной восьмой этаж, с ужасом ожидая услышать сзади тяжелые шаги. В спину его подгонял звериный рев Витали.

Следующие несколько дней тянулись бесконечной резиной. Роман ходил в школу, делал уроки, гулял с Лемми, даже раз выбрался на репетицию своей группы.

Но единственное, что сейчас по-настоящему интересовало парня, — это следующий факультатив химички, на который должна прийти рыжая красавица.

Вечерами Волкогонов отчаянно пытался переложить свои душевные метания в стихи, но то, что получалось, только злило, выходила какая-то ахинея вперемешку с розовыми соплями.

По сути, ему ничего не мешало подойти к Шаткину и узнать хотя бы имя прекрасной незнакомки. Это бы, по крайней мере, сдвинуло ситуацию с мертвой точки. Роман это отлично понимал, но просить помощи у товарища почему-то отчаянно не хотелось. Озвучь он интерес к гимназистке, и Димка сразу же поймет, что та попытка у окна в школьном коридоре была совсем не бесшабашной бравадой ловеласа, а чем-то гораздо большим. Потом уже нельзя будет сделать вид, что ему все равно, а Шаткин может начать ему сочувствовать (хуже не придумаешь!), или потешаться над влюбленностью одноклассника, или еще чего похуже — сам подкатит к зеленоглазой незнакомке просто из чувства соперничества. Последнее было, конечно, маловероятным, так как Дима всегда вел себя порядочно по отношению к окружающим, но мало ли…