– Отличная идея! Я предупрежу Тимофея. Когда встречаемся? – Кириллов очень обрадовался, услышав это предложение.

– Завтра и соберемся. Я растоплю баньку. Часикам к шести все будет готово.

– До завтра. – Кириллов прекратил разговор.

На другой день три танкиста собрались у Живина. Он, основательный по жизни человек, двадцать лет назад собственными руками построил баню, которая его полностью удовлетворяла. Отдельные парная и моечная, просторная и прохладная комната отдыха, где можно сидеть и спокойно вести разговоры, два топчана, чтобы перевести дух после крепкого пара! Все располагало к долгой и задушевной беседе. Друзья не спеша готовились к банному действу.

Стол, как и всегда, был полон еды. Тут была картошка с мясом – казалось бы, самое простое блюдо, но приготовленное по особому рецепту, запеченная курица, копченая нельма, рыбные котлеты, грибной жульен, всевозможные соленья, овощи и фрукты.

Увидев такое богатство, Кириллов стыдливо примостил рядом пластмассовую миску с картошкой и тушенкой.

– Жена уехала, самому пришлось приготовить, – пробурчал он.

Лапин же, зная хлебосольность хозяина, ничего не взял из еды, поставил на стол бутылку и заявил:

– Бренди «Плиска», который пили, встречая восемьдесят девятый год! Помните? Все магазины обегал, пока нашел. Специально купил, чтобы хорошо вспоминалось старое.

– Помню. – Живин взял бутылку, внимательно изучил этикетку, рассмотрел содержимое на свету. – Теперь непонятно, настоящий он или нет. А вот тогда был настоящий! А у меня коньяк армянский, друг Ашот из Армении привез, прямо с завода. Я хранил его до сегодняшней встречи.

– Гриша, ты не меняешься, – заявил Лапин. – Всегда у тебя что-то припасено на все случаи жизни! У меня есть одна сокровенная мечта – однажды добраться до твоих закромов и оторваться по полной. Скажи по секрету, где они у тебя?

– Не выдам! Я тебя знаю. – Живин усмехнулся и скомандовал: – В парную! Нас ждет прекрасный вечер!

После парной Лапин и Кириллов, тяжело дыша, распластались на топчанах, Живин расположился на диване.

– Ребята, я вчера прочитал газету, где пишут про убийство на сопке Любви, – сказал он, подтянул к голове подушку и устроился поудобнее. – Автор утверждает, что люди видят в тех местах призрак женщины. Я сначала подумал, что там бродит эта Олеся, но ты, Самсон, говоришь, что видят только азиатку. Значит, это Юлия. Интересно, что убийство Олеси прошло как-то незаметно для горожан, а когда погибла Юлия, резонанс был огромный. Об этом в газетах писали, дело взяли на контроль в обкоме партии. Тут пишут, что видят ее только зимой. Она в одном платье, голосует, останавливает транспорт. А Юлию убили зимой. Получается, это она и ходит. Так?

– Я же говорю, что это она, – сказал Кириллов. – Давно ее там видят.

– Я удивляюсь вам! – воскликнул Лапин. – Вы говорите как будто о каком-то реально существующем факте. Мало ли что мерещится людям. Впечатлительных особ хватает на этом свете. Если им верить, то получится, что кругом одни привидения!

– А как насчет того, что Юлия подходила к машине Харина и смотрела на него в окно, когда мы сидели в засаде? Это не в счет? А то, что она прошлась перед нашей машиной? Ты же сам слышал, что Воркутов говорил, – произнес Кириллов, волнуясь и жестикулируя.

– Этому есть объяснение, – не сдавался Лапин. – Харин – убийца. Вот жертва и пришла к нему. А Воркутов сильно любил Юлию. Ему могло все, что угодно, померещиться, когда в нескольких сотнях метров под снегом покоилась его возлюбленная. У любого крыша съедет от такого. Мы-то призрак не видели. Правильно?

– Так-то оно так, – в задумчивости произнес Живин, замолк, устремил взгляд в окно, куда-то вдаль, но вдруг словно очнулся и воскликнул: – Но не совсем! Что-то необъяснимое есть в этой истории с призраком. Люди стали говорить о нем больше двадцати лет назад. Эти слухи не утихают, женщину постоянно видят. Дошло до того, что сопка Любви внесена, если так можно выразиться, в реестр страшных мест Якутска. Все, хватит о призраках, давайте другое вспоминать. Кстати, я потом еще встречал Наталью Поликарповну, кадровичку, начальницу Олеси. Это было пять лет назад. Я еще работал в МВД. По хозяйственным вопросам мне надо было заехать к директору одной крупной фирмы, расположенной в том здании, где когда-то работала Олеся Процко. На вахте сидела пожилая женщина. Я, проходя мимо, узнал в ней нашу Наталью Поликарповну и от неожиданности остановился как вкопанный. Она, конечно, высохла, постарела, но черты лица сохранились. Я поздоровался с ней, назвал по имени и отчеству. Она удивилась, долго меня разглядывала, но так и не смогла узнать. Я же был в форменном кителе и фуражке, а тогда, лет двадцать назад, Наталья Поликарповна видела меня в гражданской одежде. Она обрадовалась встрече, рассказала, что через несколько лет после убийства Олеси предприятие распалось вместе с Советским Союзом. Она осталась не у дел, посидела несколько лет без работы, а потом вернулась на родное предприятие, которое перепрофилировалось и стало именоваться фирмой. Ей смогли предложить только должность вахтера. Вот так она уже больше десяти лет и работает. Я спросил ее, как похоронили Олесю, поинтересовался, не таскали ли ее саму по тому делу. К моему удивлению, она ответила, что ее ни разу не вызывали к следователю. А Олесю, вернее сказать, ее останки, отправили на Украину за счет предприятия.

– Символично получилось, – тихо изрек Лапин, взгрустнувший от воспоминаний. – Последователи того негодяя сейчас бомбят Донбасс. Возможно, они уже убили кого-то из родственников Олеси. Вот такая картина получается. Все возвращается на круги своя!

– Да, война – это страшно. Гибнут простые люди, дети, – сказал Кириллов. – Этим негодяям не понять, что шахтеров поставить на колени никому не удавалось. Одно объясни. С чего ты взял, что те, кто бомбит Донецк, – последователи того убийцы?

– Вы, мужики, наверное, не обратили внимания, – проговорил Лапин, вскочив с топчана и прохаживаясь по комнате. – Но когда маньяка Карпенко сдавали в изолятор, его заставили раздеться до трусов, и я заметил трезубец, вытатуированный на его груди. Не буду углубляться в историю происхождения этого знака и того, как он стал гербом целого государства. Скажу только, что бандеровцы во время войны резали людей, прикрываясь этой символикой. Тут к бабке ходить не надо. Наколоть себе такую татуировку в то советское время мог только отъявленный националист. Я тогда в этом не разбирался, не придал трезубцу особого значения, а сейчас он предстает в зловещем свете.

– А я и не помню этой татуировки, хотя присутствовал, когда его раздевали, – с удивлением заметил Кириллов. – Тогда я вообще не представлял себе, что такое трезубец.

– А я был в Донецке в момент аварии на Чернобыле, – сказал Живин. – Двадцать пятого апреля восемьдесят шестого года приехали мы искать преступника, который скрывался в Донецкой области. Рвануло двадцать шестого, а мы пробыли там до шестнадцатого мая. Все было спокойно, никакой паники. Красивый до невозможности город утопал в цветах и зелени, а у нас тут еще снег лежал. Ни одного признака того, что в городе произошла авария, не было. В ресторане гостиницы мы до отвала наелись котлет по-киевски, запивали их горилкой. Неплохо отдохнули, совместили приятное с полезным. Преступника-то мы в конце концов схватили. Ребята, что-то долго говорим, давайте по рюмочке!