Слушая эти доклады, Бессонов молчал и думал о том, чтовводить сейчас его армию в полосе Донского фронта с задачей добивать стиснутуюв кольце группировку Паулюса было бы нерассчитанным действием, рискованнымшагом в момент нависшей угрозы на юге. И когда представитель Ставки обратился кнему с предложением взять его хорошо оснащенную армию с Донского фронта иперегруппировать на юго-запад против ударной группы Манштейна, где решаласьсудьба операции, он, мысленно готовый к этому, помедлив, ответил, что другого решенияпока не видит.

Но, ответив так, Бессонов тотчас же попросил усилить своюармию, еще не обстрелянную, не побывавшую в боях, танковым или механизированнымкорпусом. Генерал-майор Яценко опасливо посмотрел на него, и Бессонов про себяотметил, что начальник штаба (его он пока мало знал) весьма встревоженпо-новому скорректированной задачей армии, которую так легко и, казалось, почтибезоговорочно взял на себя только что прибывший командующий.

Представитель Ставки заявил, что немедленно будет звонитьСталину, что надеется получить согласие на предложение Военного совета взятьармию Бессонова у Донского фронта и перебросить ее на чрезвычайноеКотельниковское направление с целью остановить и разгромить Манштейна на пути кСталинграду.

Бессонов услышал торопящее слово "разгромить" иподумал, что на первом этапе даже реализованная возможность"остановить" уже равносильна выигранной операции.

Ставка без промедления дала согласие, и армия Бессоновафорсированным маршем, без остановок, без привалов, без отдыха двинулась ссевера на юг, на рубеж реки Мышкова - последний естественный рубеж, за которымперед немецкими танками открывалась гладко-ровная степь до самого Сталинграда.

В третьем часу ночи после утомительной езды по заледенелымстепным дорогам, забитым колоннами войск, машина Бессонова въехала вполуразрушенную (нигде ни единого огонька) станицу в глубокой балке, гдерасположился новый командный пункт армии.

За околицей, на перекрестке, сразу мигнул красный лучикручного фонарика, три затемневшие впереди фигуры вышли на середину дороги. Этобыл патруль.

Майор Божичко вылез и, кратко переговорив со старшим изпатруля, доложил чрезмерно бодро:

– Четвертый дом направо. Уже устроились. Все службыздесь, товарищ генерал.

Возле крыльца штаба Бессонов, разминая затекшие ноги,немного походил, вдыхая крепкий морозный воздух, смешанный с тепловатым горькимароматом кизячного дымка, поглядел в небо. Вызвездило крупно. Дрожали,разгораясь, яркие созвездия в черных декабрьских высотах. Завивающимися змейкамисносило с крыши колкую снежную пыль. Ветер звенел в сиротливо-голых кукурузныхстеблях, темными островками торчавших в огородах из сугробов. А где-то слева,на юге, глухо погромыхивало, приближаясь и стихая, как будто земля покачиваласьна воздушных весах.

Потом Бессонов услышал завывание автомашин на улочкахстаницы, отголоски команд, переклички связистов на дороге, протягивающихпровод, скрип повозок в темноте. Донесся простуженный, распекающий говорок от соседнегодома: видимо, старшина из хозяйственной роты отчитывал нерадивого, полусонногоповара. Все было знакомо, внешне все выглядело так, как бывает при размещениилюбого крупного штаба. Но в то же время Бессонов ловил себя на мысли, чтосейчас многие из этих людей, отдававших распоряжения по службе, делавших своюобычную работу, озабоченных лишь удобством размещения, совсем не предполагалистепени опасности, надвигающейся со стороны этого погромыхивания на юге.

– Слышите, Петр Александрович? - сказал Веснин,покрякивая на холоде, протирая носовым платком стекла очков. - И ночью жмут.Очень торопятся! По-моему, на юге небо светлей - все там горит, наверно…

– Именно торопятся, - ответил Бессонов и мимо часовоговзошел на забеленное снежком крыльцо.

В доме, где разместился начальник штаба, было до жаркойдухоты натоплено, пахло овчинами, деревом и почемуто теплым конопляным маслом.В большой комнате с тщательно занавешенными окнами ярким белым накалом горелиаккумуляторные лампочки. Под ними возле карты и за столом сидели на деревянныхлавках вызванные генералом Яценко начальники отделов и служб. И Бессоноваудивило, что были они в полушубках, в шапках, словно подчеркивая тем некуюнервозность, которую он не хотел видеть на своем КП. Было накурено, синие пластыдыма плавали над столом - совещание шло к концу. Грузный генерал-майор Яценко,с гладко выбритой, несмотря на зиму, крупной головой, очень заметныйвнушительной физической прочностью, басовито подал команду при виде Бессонова.Все встали, вытянулись, пряча поспешно папиросы: знали, что новый командующийне курит, не выносит табачного дыма.

Бессонов, никому не пожимая руки, поздоровался; снимаяполушубок, недовольно проговорил:

– В этой комнате попросил бы не курить. Не дурманитьголовы. И хотел бы, чтобы, входя в штаб, командиры снимали шинели и полушубки.Не сомневаюсь, что так будет удобней… Если не помешал совещанию, прошу всехнезамедлительно приступить к своим обязанностям.

– Прямо паровозы! - сказал Веснин, потирая руки,покачиваясь на длинных своих ногах. - Дым коромыслом!..

– Что с ними сделаешь, дымят и дымят, чертяки! Может,проветрить помещение, Петр Александрович? - забасил Яценко, когда несколькокомандиров вышли, и повернул выбритую голову к занавешенным окнам. Он сам некурил, обладал завидным, несокрушимым здоровьем и, всегда погруженный вбесконечные штабные заботы, к подчиненным был настроен снисходительно "вбыту многое отечески прощал им, как нашалившим детям.

– Не сейчас, - остановил Бессонов и, ладонью пригладивредкие седеющие, зачесанные набок волосы, кивнул: - Прошу к карте. Думаю, лучшесесть.

Все, кто остался в комнате, сели поближе к карте. Бессоновприслонил палочку к краю стола; все глядели не на Яценко, со значительным видомготового докладывать, и не на карту с последними данными, а на лицо Бессонова,болезненное, сухое, невольно сравнивая его с лицом Веснина, приятно розовым,моложавым, - командующий армией и член Военного совета внешне разительноотличались друг от друга.

– Прошу, - сказал Бессонов.

– Из-за запрета пользоваться рациями связь с корпусамиоставляет желать лучшего. Донесения - только через офицеров связи, товарищкомандующий, - заговорил Яценко, и в маленьких умных глазах его Бессонов неотметил прежнего вопроса и удивления, какое было тогда на Военном совете фронта.Теперь в них как бы отразилось лишь то, что было связано с организационнымиусилиями, с лихорадочной переброской четырех полных корпусов на двестикилометров с севера на юг. - Два часа назад армия занимала следующее положение…

Генерал Яценко положил большую руку на карту - плоские,широкие ногти аккуратно острижены, чисты, и весь он был аккуратен, умыт, выбритс педантичной чистоплотностью кадрового военного. Доклад его тоже былпедантично четок, голос густо звучал, вроде бы со вкусом называя номера корпусови дивизий: