В первые месяцы сорок первого года Бессонов не раз испытална самом себе состояние бессилия, знал, что такое общая подавленность вокружении, которая возникает подобно эпидемии ветряной оспы, но знал и виделтакже, как лейтенанты, недавние мальчишки, ни разу не брившиеся командиры рот ибатальонов, в силу многих причин потерявшие нити управления, сколачивали вобстоятельствах безвыходных группки солдат и с последней отчаянной яростьюпрорывались из сжатого кольца или же гибли перед заслонами танков, и онпредставлял это ясно, и он не сомневался, что тот, по-новому увиденный имВиктор должен был в положении разгрома армии прорываться так…

– Что вы молчите, товарищ Бессонов? Не согласны?

Бессонов очнулся, на сухощавом лице его старческипрорезались морщины, губы невозможно было разжать, а эта неопределенная боль взамлевшей от долгого стояния ноге расползалась все упорнее, все сильнее кбедру, надавливала там раскаленными скребущими лапками; он вспомнил о палочке,оставленной тем вежливым лысым человеком в приемной, почувствовал желаниесесть, но в то же время знал, что не сделает этого. И выговорил наконец:

– Мой сын командовал ротой во Второй ударной армии. Незнаю его судьбы, но у меня, как у отца, нет оснований, товарищ Сталин,подозревать его в предательстве, если он и попал в плен.

Сухо покашляв, Сталин со стуком положил трубку на стол и,как живое, надоевшее ему существо, оттолкнул ее далеко в сторону - это былопризнаком подавляемого неудовольствия, чего не мог знать Бессонов, - и прошелсяпо кабинету; матово-смуглые его веки сузились.

– Не имел в виду судьбу вашего сына. Как мне известно,он очень молод. Не думал о том, о чем вы подумали, товарищ Бессонов. Имел ввиду совсем другую фигуру. Думаю, что корни предательства всегда уходят впрошлое. У молодых прошлого нет, - сказал Сталин.

Бессонов почувствовал: огненное и нестерпимоераспространялось уколами тока от голени к бедру, горячие струйки пота поползлипод мышками; и он подумал некстати: "На палочку бы сейчас опереться".

– Этот Власов одно время даже был на хорошем счету.Никто не раскусил его гнилую сущность. Ни в академии, ни в армии… - проговорилСталин, и режущий холодок его взгляда коснулся лица Бессонова так, что хотелосьпровести по щекам рукой, чтобы снять с кожи этот металлический холод. - Развене верно, товарищ Бессонов?

– Мне трудно ответить на этот вопрос, товарищ Сталин.Насколько я мог представить обстоятельства, при которых Власов попал в плен, яэто объяснял животной стороной человеческого падения. Но сближение с немцами…Это считаю уже шагом политическим…

В ту секунду, стараясь последовательно логически понятьзначение слов Сталина о военнопленных, Бессонов отвергал, не соглашался со всемтем, что могло лечь тенью на судьбу сына, не веря в его слабость, в егомалодушие. В списках шестнадцати тысяч, вышедших из окружения, Виктор незначился. Опыт Бессонова, однако, отрицал розовую наивность, бездоказательнуюуверенность в том, что трагедия целой армии обошла сына стороной. Онпо-прежнему допускал, что в сложившихся обстоятельствах Виктор не избежал пленавместе с другими, но, как это ни было тяжело, все больше утверждался в мысли,что сын погиб в дни попытки прорыва из окружения 2-й ударной армии. Это большепоходило на правду.

Но Бессонов не мог знать, что привело к данному разговору,что было толчком, вызвавшим вдруг любопытство Сталина к генералу Власову.

Во всех войнах случались предательства, трусость, изменыармий, выдачи секретных документов. Измена Власова в июне сорок второго года неявлялась изменой армии, до последнего сражавшейся под деревней СпасскаяПолисть, - остатки дивизий с боями вырвались из кольца. Измена Власова былатрусливым предательством одного генерала, ночью тайно бросившего штаб ипришедшего в занятую немцами деревню Пятница со словами страха и унижения:"Не стреляйте, я генерал Власов". Он спасал свою жизнь, которая с тойминуты стала смертью, ибо всякое предательство - это духовная смерть. Нопредательство Власова и неудача окруженной армии не на главном направлении неменяли, конечно, положения на всем советско-германском фронте. В то времясерьезнейшая опасность была на юге, и Сталин, занятый южными фронтами, гденемцы готовились нанести главный удар, не хотел сосредоточивать внимание насобытиях под Волховом. Когда же в дни начавшегося большого успеха трех фронтовпод Сталинградом, в дни нашего ноябрьского контрнаступления снова мелькнула вразведсводках фамилия генерала Власова, Сталин пережил прежний гнев и,неуспокоенный, представлял, что мог чувствовать теперь Власов там, в тылу унемцев, при сообщении об успехе Красной Армии. И, вернувшись к прошлому по ходунавязчивых воспоминаний, Сталин ждал, чтобы Бессонов, когда-то знавший бывшегокомандующего 2-й ударной армией по учебе в академии, этот немолодой, отдавшийвоенной службе много лет генерал, определил то заметное в душевных проявленияхизменника, чуть пробивавшиеся в давние годы корешки, которые объяснили бынастоящее Власова. А это Сталин хотел знать твердо.

Услышав ответ Бессонова, он по выработанной годами привычкене выказал прямого неудовлетворения; с вялой неспешностью прошел по ковровойдорожке из конца в конец кабинета и оттуда сказал еле разборчивым голосом:

– Шагом политическим? Да, это политика… Говорят,товарищ Бессонов, что вы иногда высказываете свою… особую точку зрения наразные события. Как насчет этих военнопленных, например. Соответствуетдействительности это мнение о вас?

Ожидая продолжения разговора о Власове, Бессонов непредполагал этого вопроса, и, чуть-чуть передвинув по ковровой дорожкезамлевшую ногу, он ощутил вдруг прошедший в груди ветерок и с чувствомнепривычного для себя состояния начатого крутого, разрушительного падения свысоты, точно сам уже осознанно готовый к роковому исходу, с трудом произнес:

– Товарищ Сталин, наверно, обо мне говорят и худшее.Мне известно мнение о том, что у меня плохой характер. И не сомневаюсь, чтобыли жалобы на меня.

Сталин разомкнул тяжелые веки, посмотрел с пристальнымудивлением и медленно опустил веки.

– Почему прямо не отвечаете на вопрос? - спросилСталин, внезапно засмеялся беззвучным смехом и, поглаживая большим пальцемзажатую в руке трубку, валко пошевеливая плечами, опять зашагал к письменномустолу в конце кабинета. - Вы коммунист, товарищ Бессонов, и ответьте мне каккоммунист. Всегда имели свою личную точку зрения на разные события?

– Старался иметь, товарищ Сталин. Но не всегдаудавалось отстаивать ее до конца.

Сталин, сощурясь, глядел от стола. Давно привыкнув кбесспорному согласию окружающих со своим мнением, как к норме, он иногдапозволял очень немногим из приближенных людей высказывать личное, особоемнение, и ответ Бессонова напомнил ему одного из представителей Ставки, которыйподчас и раздражал его, и вместе необходим был своей настойчивой безбоязненнойпрямотой при решении оперативных вопросов. Но опытная проницательность,изумлявшая всех твердой точностью в оценке обстановки, приучила Сталина веритьв безошибочность собственных суждений; и он высказывал их без колебаний.