а южане (Олтения, Мунтения и Добруджа) плелись в хвосте. В том же номере Ю. Молдован опубликовал редакционную заметку, в которой подчеркнул, что он был с этими заключениями своего ученика не согласен. Очевидно, что они были слишком унизительными для румын и могли внести раздор между жителями различных провинций[262].

Раздел о достижениях евгеники включал также регулярные сообщения о колонизации и обмене населением, в основном между фашистской Италией и нацистской Германией. Сторонники школы Молдована считали, как и их германские менторы, что переселение и колонизация являются мощными средствами для создания здоровой и крепкой с биологической точки зрения национальной общности[263]. В начале 1938 г. журнал Евгенический и биополитический бюллетень впервые рассказал об итальянских планах по колонизации Абиссинии; осенью 1941 г. в журнале рассказывалось о колонизации немецкими крестьянами «инкорпорированных» польских территорий; осенью 1942 г. внимание редакторов привлекла «добровольная» репатриация хорватов из австрийской провинции Штирии и, наконец, весной 1943 г. был опубликован более подробный, чем обычно, материал о колонизации аннексированных польских территорий этническими немцами, которых «репатриировали» из различных стран Центральной и Восточной Европы[264]. Именно И. Фэкэоару еще в 1936 г. предложил в докладе, представленном Клужскому филиалу Румынского антропологического общества, вернуть из-за границы румын, чтобы заменить ими «неполноценные меньшинства» в Румынии[265]. Он считал, что из миллиона проживавших за рубежом этнических румын 500 тыс. желали иммигрировать, но настаивал на том, что не все эти лица должны были быть допущены в Румынию, а лишь те, которые представляли собой высокую «биологическую ценность», которые доказали свои навыки земледельцев и которые владели необходимым для создания жизнеспособных ферм инвентарем:

Население из-за рубежа, желающее переселиться к нам, следует подвергнуть предварительному осмотру и классификации с точки зрения их биологической ценности. <…> Чем строже и тщательнее будет отбор, тем лучше будут результаты. Сентиментальность тут не к месту. <…> Число допущенных иммигрантов должно определяться не средствами, которыми располагает государство [для их расселения], а исключительно качествами просителей[266].

В начале 1942 г. журнал опубликовал настоящий панегирик политике итальянского фашистского режима по мелиорации заболоченных местностей в Италии и их последующей колонизации (bonifica integrale), которая сопровождалась мерами по поощрению репатриации итальянских эмигрантов из-за рубежа. Статья заключалась призывом к румынским элитам учиться на итальянском опыте и без промедления следовать за этим примером[267]. В 1942 г. П. Рымнянцу и Ю. Молдован присоединились к общему хору голосов, которые поддерживали переселение румын из-за границы на родину. И в этом плане они выражали общую позицию школы. Как выразился Ю. Молдован, этническое государство «не достигнет завершенности и не успокоится, пока не соберет всех сыновей своего народа в своих границах»[268].

Были ли румынские евгеники предтечами новых времен или только пытались удобно вписаться в новый европейский и румынский контекст конца 1930-х гг.? Очевидно, что они не были оригинальными мыслителями, хотя и старались приспособить евгенический дискурс, импортированный из-за границы, в основном из Соединенных Штатов, Германии и Италии, к румынским условиям и к тому, что они считали интересами этнических румын. Большинство румынских евгеников, как и многие румынские политики и интеллектуалы, были оппортунистами. Они считали себя демократами, но особого типа, когда демократия казалась единственно возможным выбором, и стали открытыми антидемократами, как только демократия вышла из моды. Они были националистами, но, опять же, их национализм был менее или более ксенофобским в зависимости от того, что считалось нормой в каждый определенный момент. После Второй мировой войны они в своем большинстве успешно приспособились к коммунистическому режиму[269].

До начала войны большинство из них избегало использовать открыто агрессивную лексику в своих публичных выступлениях, чтобы не потерять академическую респектабельность на демократическом Западе. И всё же содержание их публичного кредо было изначально антилиберальным, а со временем становилось всё более ксенофобским и провокационным, пока в начале 1940-х гг. они не стали открытыми пропагандистами национальной исключительности и насилия по отношению к «биологически неполноценным элементам». В этом же направлении эволюционировали многие румынские националисты. Но вклад евгеников, с определенной точки зрения, был уникальным. Они первыми придали понятию «род» (neam), которое на протяжении десятилетий занимало центральное место в румынском националистическом воображении, жесткое «биологическое» содержание, тем самым оттеснив другие символы этничности, такие как культура, язык, и религия, на второй и третий план по сравнению с «биологией». Как выразился Мариус Турда, они создали «биологическую модель идентичности» и подвели «научное» обоснование под эту дискурсивную конструкцию[270].

В начале 1940-х гг. лексика «здоровой биологии» стала одним из главных пунктов официального дискурса румынского государства, и это изменение повлекло за собой незамедлительные и глубокие политические последствия. Конечно, нельзя приписывать это изменение исключительно маленькой группе румынских медиков, называвших себя евгениками. Но вместе с тем нет никаких сомнений, что они сделали всё, что было в их силах, чтобы способствовать этому изменению, облегчить его осуществление и придать ему статус «научности».

Глава 5

Современная наука и национализм: два румынских случая

5.1. Самый эффективный государственный служащий: д-р Сабин Мануилэ

Вначале 1940-х гг. д-р Сабин Мануилэ был тем передаточным звеном, через которого идеи Ю. Молдована поступали на самый верх румынской властной пирамиды. Это был человек многих достоинств. Не будет преувеличением назвать его образцовым государственным служащим. В сегодняшней Румынии он считается создателем «современной» (или «научной») статистики и демографии, и это вполне обоснованно. Человек мощного ума, обладавший способностью кратко и ясно излагать свои мысли, он был умелым и эффективным администратором. В политике он был проницателен и ловок. Его способность выживать при всех режимах и при этом постепенно улучшать свою репутацию и связи в разнообразных кругах была поразительной. В искусстве скрывать свои убеждения, когда это было ему выгодно, он не знал себе равных[271].

Родился С. Мануилэ в 1894 г. в семье греко-католического священника в трансильванском селе Сымбэтень. Оба родителя были националистическими активистами, а знаменитый многолетний лидер ASTRA Василе Голдиш приходился ему родным дядей. Среднее образование Мануилэ получил в венгерском лицее в городе Араде, который он окончил в 1912 г. Подчиненное положение, в котором находились трансильванские румыны, отражалось в статистике учеников лицея и, вполне вероятно, сильно повлияло на внутренний мир юноши. В то время как в Араде, городе с населением 412 тыс. человек по переписи 1910 г., этнические румыны составляли 59,1 %, среди сорока выпускников лицея 1912 г. были лишь два румына[272]. В 1912 г. С. Мануилэ поступил на медицинский факультет Будапештского университета, но в связи с началом Первой мировой войны был