пределы разумного, свою институциональную базу, вызвав тем самым неприязнь в различных сферах румынского обществах. В конечном счете оба специалиста-бюрократа потеряли свое влияние и властные позиции вследствие политических изменений, на которые они были не в состоянии повлиять.

Хотя С. Мануилэ и Д. Густи можно считать примерами того, что американец Джеймс Скотт удачно назвал культурой «высокого модернизма» (high modernism), которая делает упор на осуществление глубоких социальных изменений на основе долгосрочного «научно» разработанного плана и при помощи могучих правительственных рычагов, между ними есть и существенные различия, в первую очередь в том, что касается характера их национализма[302]. Попросту говоря, национализм Д. Густи был более умеренным, чем национализм С. Мануилэ. Действительно, Д. Густи, подобно большинству румынских интеллектуалов соответствующего периода, видел предназначение своей дисциплины не столько в получении нового знания, сколько в служении интересам нации, и даже называл членов студенческих групп «общественными служащими», которым «нация доверила свои жизненные интересы»[303]. Его концепция «нации» включала биологический элемент («кровь») и тем самым вычеркивала национальные меньшинства из состава румынского национального сообщества[304]. Не случайно монографические кампании исследовали исключительно села этнических румын, обходя остальные[305]. Показательно также и то, что Д. Густи не поддержал инициативу, с которой выступили Г. Шталь, А. Голопенция и О. Нямцу о сотрудничестве с молодыми социологами из Венгрии, поддавшись, таким образом, напору националистической прессы, политиков и бюрократов, которые оказались против этой инициативы[306].

Но не стоит по этим причинам слишком строго судить Д. Густи. Его социологическая теория была эклектичной, в ней переплетались элементы различных дискурсов, имевших хождение в то время. К ним относились и тропы «раса» и «биология» как составные элементы нации, но Д. Густи, используя их, смягчил их значение, делая упор на культурные и психологические аспекты понятия «нация»[307]. Его нежелание сотрудничать с венграми и выделить средства на исследование национальных меньшинств было скорее следствием его конформизма, чем ксенофобией. Оно было проявлением превентивной стратегии выживания в переменчивой румынской политике. Д. Густи, возможно, был оппортунистом, но радикальным националистом и идеологом этнической исключительности он не был.

5.3. «Научная демография»: снова Сабин Мануилэ

Национализм С. Мануилэ был более жестким и радикальным, чем национализм Д. Густи. Характерен упор, который он делал на роли «биологии» и «крови» в формировании нации или рода, neam (он предпочитал второй термин и, кажется, употреблял его чаще, чем Густи). В этом отношении он был близок к Ю. Молдовану, которого он почитал на протяжении всей своей жизни. В статье от 6 августа 1940 г., например, С. Мануилэ выражал полное согласие с концепцией биополитики, как ее сформулировал «много лет назад» Юлиу Молдован, «отец нашей расовой теории». Во время войны он продолжал представлять идеи Ю. Молдована правительству как основу действий во всех сферах[308]. Под конец своей жизни, в 1962 г. (Мануилэ умер в 1964 г. в США), он посвятил одну из последних своих публикаций Юлиу Молдовану, «выдающемуся ученому [и] последнему президенту „ASTRA”»[309].

Окружающий мир представлялся С. Мануилэ ареной «этнической борьбы». Возможно, эта навязчивая идея глубоко отпечаталась в его воображении еще в дни его юности, которая прошла в венгерской части империи Габсбургов накануне Великой войны, когда проникнутый взаимной ненавистью расистский дискурс глубоко пропитал общественную атмосферу[310]. С. Мануилэ был убежден, что такая война велась на многих фронтах одновременно, включая сферу «развития» в целом, а также области технологии, культуры, экономики и «биологии» в частности. Борьба велась по принципу игры с нулевой суммой, в которой выигрыш одного народа означал проигрыш другого и наоборот. «Отсталые», менее развитые народы должны были позаимствовать технологические и иного рода достижения «цивилизации» от более передовых наций, чтобы выжить и самореализоваться, тем самым доказав свое право на существование. Однако цивилизация несла угрозу, подрывая жизнестойкость наций. Это было следствием понижения уровня рождаемости и повышения смертности по мере роста городского населения. С. Мануилэ даже называл города «кладбищами населения». Города нуждались в непрерывном демографическом обновлении посредством притока населения из сельской местности. Иными словами, «жизненная сила» народа находилась в селе. Парадокс модернизации состоял в том, что в то время как города «порождали цивилизацию», сёла «порождали население» и были «хранителями традиций». Задачей правительства было гарантировать равновесие между ними[311].

В Румынии была еще одна проблема – «дисбаланс» между этническим составом городских центров и сельской местности: в то время как на селе этнические румыны преобладали, в городах они были в меньшинстве по сравнению с «чужаками»; эту ситуацию С. Мануилэ считал итогом десятилетий «мадьяризации», «русификации» и «германизации». Мануилэ считал, что поскольку городское население имело тенденцию к исчезновению в течение несколько поколений, если оно не пополнялось притоком мигрантов из сельской местности, то за несколько десятилетий румынские городские центры спонтанно румынизируются. Мануилэ воспринимал факт более высокой рождаемости у этнических румын по сравнению со многими меньшинствами как «проявление их несравненно большей биологической силы»[312]. Государство должно было эту «силу» беречь, одновременно ведя борьбу с высокой смертностью среди этнических румын, особенно детей, чтобы стимулировать демографический рост.

Тем не менее, несмотря на свои оптимистические взгляды в отношении «биологической силы» румынского народа, С. Мануилэ настаивал на том, что для успешной румынизации городов государство должно было принять дополнительные меры. В частности, оно должно было помешать ассимиляции румынских мигрантов, которые переселялись из сельской местности в практически чужие для них города. Правительство также должно было регулировать переселение сельского населения в города таким образом, чтобы этнические румыны попадали в города, нуждавшиеся в румынизации, в то время как нерумыны следовали в румынские города Старого королевства и там ассимилировались. Само собой, государство должно было пресечь неконтролируемые притоки чужеродного населения из-за рубежа, в особенности лиц, «чье расовое происхождение было сомнительным» (здесь он предложил последовать примеру Соединенных Штатов)[313]. Еще в 1929 г. С. Мануилэ опубликовал в издававшемся Д. Густи журнале статью, отмеченную премией Румынской академии наук, которая сделала его известным, где утверждал, что «патриотическим долгом каждого правительства» является «укрепление румынского элемента на границах [страны] и ослабление элементов с центробежными устремлениями (т. е. национальных меньшинств, среди некоторых из которых, как например среди венгров, были сильны ирредентистские настроения. – В. С.), из этих регионов» путем «обмена населением со странами, где у нас есть оторванные от тела нашего народа единокровные братья.

Они есть во всех граничащих с нами странах»[314]. С. Мануилэ повторил этот призыв в конфиденциальном меморандуме 1932 г. и в выступлении в ноябре 1935 г. на совещании в Министерстве образования, культов и искусств