– Да, жалко, – сказала Венди.

– Что с ним стало? Со стариком? – спросил Джек.

– Сунул по ошибке палец в розетку, тут ему и конец пришел, –отозвался Холлоранн. – Это было в начале тридцатых, перед тем, как Депрессияприкрыла отель на десять лет. Кстати, Джек, коли вы с женой присмотрите заоднои за крысами в кухне, я ничего против не имею. Ежели заметите... не травите –ловушками их.

Джек заморгал.

– Конечно. Кто же травит крыс в кухне ядом?

Холлоранн иронически рассмеялся.

– Мистер Уллман, вот кто. Прошлой осенью его посетила этаблестящая идея. Ну, я-то объяснил, сказал: "А ну, как все мы приедем сюдана будущий год в мае, мистер Уллман, я на вечер открытия приготовлютрадиционный обед – а это, кстати, лосось под очень приятным соусом – и все доединого захворают, а доктор придет и скажет, «Уллман, что это вы тут творите? Восемьсамых богатых ребят в Америке отравились крысиным ядом! Чьих, интересно, рукэто дело?»

Джек закинул голову и звучно расхохотался.

– Что ответил Уллман?

Холлоранн изнутри ощупал щеку языком, словно проверяя, незастрял ли там кусочек пищи.

– Он сказал: «В таком случае – ловите, Холлоранн!»

На этот раз засмеялись все, даже Дэнни, хотя он не совсемпонимал, в чем состоит шутка – ясно было только, что она касается мистераУллмана, который, в конце концов, знает не все на свете.

Вчетвером они прошли через столовую, сейчас тихую ипустынную. Из окон открывался сказочный вид на заснеженные западные вершины.Все белые льняные скатерти были прикрыты кусками чистого жесткого пластика. Водном углу, словно часовой на посту, стоял уже скатанный на зиму ковер.

На другой стороне широкой комнаты находилась дверь, створкикоторой напоминали крылья летучей мыши, а над ней – выведенная позолоченнымибуквами старомодная надпись: «БАР КОЛОРАДО».

Увидев, куда смотрит Джек, Холлоранн сказал:

– Коли вы любитель выпить, так, надеюсь, прихватили запасы ссобой. Тут хоть шаром покати – вчера была вечеринка для сотрудников, вот что.Сегодня у всех горничных и рассыльных трещит голова, включая и меня.

– Я не пью, – коротко сообщил Джек. Они вернулись ввестибюль.

За те полчаса, что они провели в кухне, там стало кудасвободнее. Продолговатое помещение уже приобретало замерший, заброшенный вид, иДжек решил, что довольно скоро они свыкнутся с этим. Стулья с высокими спинкамиопустели. Монахинь, что сидели у огня, уже не было, да и сам огонь потух,превратившись в слой уютно тлеющих углей. Венди выглянула на стоянку и увидела,что осталась всего дюжина машин, остальные исчезли.

Она поймала себя на том, что хочет, чтобы можно было сесть вфольксваген и уехать в Боулдер... или еще куда-нибудь.

Джек озирался в поисках Уллмана, но того в вестибюле небыло. Подошла молоденькая горничная с заколотыми на затылке пепельнымиволосами. – Твой багаж на крыльце, Дик.

– Спасибо, Салли. – Он чмокнул ее в лоб. – Желаю хорошопровести зиму. Я слыхал, ты выходишь замуж?

Она зашагала прочь, развязно виляя задом, а он повернулся кТоррансам. – Ежели я собираюсь успеть на свой самолет, надо поторопиться. Хочупожелать вам всего хорошего. Так и выйдет, я знаю.

– Спасибо, – сказал Джек. – Вы были очень добры.

– Я хорошенько позабочусь о вашей кухне, – снова пообещалаВенди. – Наслаждайтесь Флоридой.

– Как всегда, – сказал Холлоранн. Он оперся руками о колении нагнулся к Дэнни. – Последний шанс, парень. Хочешь во Флориду?

– Кажется, нет, – с улыбкой ответил Дэнни.

– О'кей. Хочешь проводить меня с сумками до машины?

– Если мама скажет, что можно.

– Можно, – сказала Венди, – но придется застегнуть курточку.

Она нагнулась сделать это, но Холлоранн опередил ее,большие, темные пальцы двигались ловко и проворно.

– Я отошлю его прямо к вам, – сказал он.

– Отлично, – откликнулась Венди и проводила их до дверей.Джек все еще оглядывался – не появится ли Уллман. У стойки выписывалисьпоследние постояльцы «Оверлука».

Прямо за дверями были свалены в кучу четыре сумки. Триздоровенных, видавших виды старых чемодана из черной искусственной крокодиловойкожи. Последняя необъятных размеров сумка на молнии была из выцветшейшотландки.

– Похоже, ты ее унесешь, а? – спросил Холлоранн у Дэнни. Самон в одну руку взял два больших чемодана, а оставшийся сунул подмышку.

– А как же, – сказал Дэнни. Он вцепился в сумку обеимируками и вслед за поваром спустился по ступенькам крыльца, мужественно стараясьне кряхтеть, чтобы не выдать, как ему тяжело.

За то время, что прошло с приезда Торрансов, поднялся резкий,пронизывающий ветер; он свистел над стоянкой, и Дэнни, тащившему перед собойсумку, которая стукала его по коленкам, приходилось щуриться так, что глазапревращались в щелки. На асфальте, теперь почти пустынном, шуршали ипереворачивались несколько блуждающих осиновых листков, отчего Дэнни на мигвспомнилась та ночь на прошлой неделе, когда, проснувшись после кошмара, онуслышал – или, по крайней мере, подумал, что слышит, – как Тони не велит емуехать.

Холлоранн опустил сумки на землю возле багажника бежевого«Плимут-фьюри».

– Машина, конечно, не бог весть какая, – доверительносообщил он малышу, – я ее нанял, вот что. Моя Бесси – на другом конце Штатов.Вот то машина, так машина. Кадиллак пятидесятого года, а катается – одноудовольствие! Да, скажу я вам... Держу ее во Флориде, она уже слишком стара,чтоб лазить по горам. Тебе помочь?

– Нет, сэр, – сказал Дэнни. Последние десять или двенадцатьшагов ему удалось пронести сумку, не кряхтя. С глубоким вздохом облегчения онопустил ее на землю.

– Молодец, – похвалил Холлоранн. Вытащив из кармана синегошерстяного пиджака большую связку ключей, он отпер багажник и, поднимая вещи,спросил: – Сияешь, малыш? Да как сильно, я таких еще не встречал. А мне вянваре шестьдесят стукнуло.

– А?

– Тебе кое-что дано, – сказал Холлоранн, оборачиваясь кнему. – Что до меня, я всегда называл это сиянием. И бабка моя тоже такговорила. У нее у самой это было. Когда я был пацаненком, не старше тебя, мычастенько сиживали на кухне и подолгу болтали, даже рта не раскрывая.