– Да, было дело, – серьезно сказал Холлоранн.

– Им бы это не понравилось. И не понравилось бы, что яподсматриваю, как они думают. Это гадко.

– Понятно.

– Но я понимаю, что они чувствуют, – сказал Дэнни. – С этимя ничего не могу поделать. Еще я знаю, как вы себя чувствуете. Я сделал вамбольно. Извините.

– Просто голова заболела. С похмелья бывало и хуже. Тыможешь читать чужие мысли, Дэнни?

– Я пока совсем не могу читать, – ответил Дэнни, – тольконесколько слов. Но за эту зиму папа собирается выучить меня. Папа учил читать иписать в большой школе. В основном писать, но читать он тоже умеет.

– Я хотел сказать, ты можешь понять, о чем думает кто-тодругой?

Дэнни поразмыслил.

– Когда _г_р_о_м_к_о_, могу, – наконец сказал он. – Какмиссис Брент про штаны. Или, как когда мы с мамой один раз пошли в большоймагазин покупать мне ботинки, и там один большой парень смотрел на приемники идумал взять один, а покупать не хотел. Потом он подумал: «а что, если поймают?»А потом: «но мне так хочется такой приемник». Потом он опять подумал, вдруг егопоймают, ему от этого стало плохо, и _м_н_е_ тоже. Мама разговаривала счеловеком, который продает ботинки, так что я пошел к тому парню и сказал:«Парень, не бери это радио. Уходи». И он правда испугался. И быстро ушел.

Холлоранн широко ухмыльнулся.

– Держу пари, так оно и было. А что ты еще можешь, Дэнни?Только мысли и чувства или еще что-то?

Осторожное:

– А вы можете еще что-то?

– Иногда, – сказал Холлоранн. – Не часто. Иногда… иногда мнебывают видения. А у тебя бывают видения, Дэнни?

– Иногда, – сказал Дэнни, – я вижу сны, когда не сплю. Послетого, как приходит Тони. – Ему опять очень захотелось сунуть палец в рот. ПроТони он никогда никому не рассказывал – только папе с мамой. Он заставил руку стем пальцем, что обычно запихивал в рот, лечь обратно на колени.

– Кто такой Тони?

И вдруг на Дэнни накатило одно из тех озарений, которыепугали его больше всего: словно перед глазами вдруг быстро промелькнулакакая-то непонятная машина, которая могла оказаться и безвредной, и смертельноопасной. Он был слишком мал, чтобы разобраться. Он был слишком мал, чтобыпонять.

– В чем дело? – выкрикнул он. – Вы расспрашиваете меня,потому что волнуетесь, правда? Почему вы волнуетесь за меня? Почему выволнуетесь за нас?

Холлоранн положил на плечи малышу крупные темные руки.

– Перестань, – сказал он. – Наверное, все нормально. А еслии есть что-то… так у тебя в голове, Дэнни, ого-го какая штука. Такая, что тебедо нее еще расти да расти, вот как. Потому надо держать хвост морковкой.

– НО Я НЕ ПОНИМАЮ! – взорвался Дэнни. – Я ПОНИМАЮ, НО НЕПОНИМАЮ! Люди… люди чувствуют всякое. А я чувствую их, но не понимаю, что ячувствую! – Он с несчастным видом уперся взглядом себе в колени. – Я хотел быуметь читать. Иногда Тони показывает мне надписи, а я их еле прочитываю.

– Кто такой Тони? – повторил Холлоранн.

– Мама с папой называют его моим «невидимым приятелем», –ответил Дэнни, тщательно воспроизводя слова. – Но на самом деле, он настоящий.По крайней мере, я так думаю. Когда я по правде сильно стараюсь что-нибудьпонять, он иногда приходит. И я как будто падаю в обморок, только… там бываютвидения, как вы говорите. – Он взглянул на Холлоранна и сглотнул. – Раньшевсегда приятные. А теперь… не помню, как называются сны, когда пугаешься иплачешь?

– Кошмары? – спросил Холлоранн.

– Да. Правильно. Кошмары.

– Про этот отель? Про «Оверлук»?

Дэнни снова опустил глаза к своей руке с «сосательным»пальцем. – Да,

– прошептал он. Потом, глядя вверх, в лицо Холлоранну,пронзительным голоском заговорил.

– Но я не могу рассказать все это папе, и вы тоже не можете!Ему пришлось взяться за эту работу, потому что дядя Эл не смог найти емуникакую другую, а папе надо закончить пьесу, а то он опять может начать ПлохоПоступать, а я знаю, что это такое, это значит – напиваться, вот что, он всегданапивался, а это плохо!

– Дэнни умолк, готовый расплакаться.

– Ш-ш-ш, – сказал Холлоранн и прижал личико Дэнни к шершавойткани пиджака. От него слабо пахло нафталином. – Ничего, сынок. А ежелипальчику нравится у тебя во рту, пускай забирается, куда ему охота. – Но лицоего было встревоженным.

Он сказал.

– То, что ты умеешь, сынок… я называю это «сиять», Библия –«иметь видения», а ученые – «предвидеть». Я много читал об этом, сынок.Специально. И означает все это одно – видеть будущее.

Дэнни кивнул, не отрываясь от пиджака Холлоранна.

– Помню, раз я так засиял, что сильней ни до, ни после небывало… этого мне не забыть. В пятьдесят пятом. Я тогда служил в армии, заморями, на военной базе в Западной Германии. До ужина оставался час, а я стоялу раковины и дрючил одного салагу за то, что картошку чистит слишком толсто.«Эй», – говорю, – «ну-кась, погляди, как это делается». Он протягивает мнекартошку и ножик, и тут кухня пропадает. Целиком. Хлоп – и нету. Говоришь, тебеперед… видениями этот Тони является?

Дэнни кивнул.

Холлоранн обнял его одной рукой.

– А у меня пахнет апельсинами. Весь тот день пахлоапельсинами, а мне это было ни к чему, потому что они входили в меню ужина – мыполучили тридцать ящиков из Валенсии. В тот вечер все в проклятой кухнепровоняло апельсинами.

Я на секунду вроде как отключился. А потом услышал взрыв иувидел пламя. Крики. Сирены. И еще зашипело – так шипит только пар. Потом явроде бы чуть подвинулся ко всему этому и увидел сошедший с рельсов вагон, онлежал на боку и написано было: «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ДЖОРДЖИЯ И ЮЖНАЯ КАРОЛИНА», именя осенило, я понял – на этом поезде ехал мой брат Карл, а поезд соскочил срельсов и брат погиб. Вот прямо так. Потом все исчезло, а передо мной – этотперепуганный тупой салабон, все протягивает мне картошку с ножиком и говорит:«Сержант, ты в норме?» А я говорю: «Нет, только что в Джорджии погиб мой брат».Дозвонился я, наконец, до мамочки по междугородному телефону, и она рассказаламне, как это было.

Но, видишь ли, мальчуган, я это уже знал.

Холлоранн медленно покачал головой, отгоняя воспоминание, исверху вниз заглянул в широко раскрытые глаза мальчика.

– Но запомнить тебе малыш, надо вот что: ТАКИЕ ШТУКИ НЕВСЕГДА СБЫВАЮТСЯ. Помню, всего четыре года назад я работал поваром в лагере длямальчиков на Длинном озере, в Мэне. Вот сижу я в Логанском аэропорту, ждупосадку на свой рейс, и тут запахло апельсинами. Впервые, лет, наверное, запять. Вот я и говорю себе: «Господи, что ж будет в этом ненормальном ночном шоудальше?» и отправляюсь в туалет, и сажусь на унитаз, чтоб побыть одному. Сознанияне теряю, но появляется у меня ощущение, что мой самолет разобьется, и делаетсяоно все сильней и сильней. А потом пропадает вместе с запахом апельсинов, иделается ясно, что все кончилось. Я вернулся к кассам авиалиний «Дельта» ипоменял свой рейс на другой, через три часа. И знаешь, что было?