Вина-водка мне больше не дали; Зена попытался уложить меня на прежнем месте, с подушкой-сумкой, но я заупрямилась и вцепилась в желтоглазого как клещ.

—  Знаешь, какая у меня жизнь была? — загадочно проговорила я.  — Знаешь, в каком мире я жила?

— В каком? —  продолжая пытаться меня уложить, спросил Зен.

Я зависла, осознав, что не знаю, как называется мой мир. И, поразмыслив, ответила:

— На планете Земля! У нас трисать… тридцать процентов суши и семьдесят процентов воды. Но это тебе не интересно, это и здесь также, наверное… У нас электричество и Интернет! У нас машины, газ! Медицина… пенициллин! У нас такие операции делают! Пластическая  хирургия! Внешность менять можно!  У нас…

— Вот и горячка началась, — констатировал Зен, с силой удерживая меня на полу. В другое время я бы  жутко перетрусила, если бы он вот так меня удерживал и при этом нависал сверху, но не в этот раз. В этот раз Зен виделся мне смешным, милым и красивым. При этом я осознавала, что веду себя  глупо, болтаю лишнего, но не могла себя остановить, меня несло.

— Не веришь мне? Думаешь, Ира чокнутая?

— Ира? — переспросил он.

— Да, Ира, Ирочка, Иришка, Иринка… Это все мое имя, это все я!

— Х-м-м-м.

— Не хмыкай ты… Знаешь, какой  у меня парень был? Вообще не такой, как ты…  я бы никогда за него не вышла, потому что он сам как баба… а баб у нас много. Слышал, Зен? Там, откуда я родом, женщин много! Интригует, а?

— Что же это за места такие, где много женщин? — поинтересовался Зен иронически.

— Я же сказала. Планета Земля.

— И где это?

— В Солнечной системе.

— Настоящая дикарка, — ласково произнес желтоглазый. —  Одни сказки в голове… Мир один, и он проклят. Спи, Ирина. Спи, пока не разбудила всех.

— Ира я, чего уж там. Ирой меня зови. И Тредену тоже можно.

— Какая честь. Спи уже… Ира.

На этом я более-менее успокоилась и, приняв позу зародыша, закрыла глаза. Зен начал отодвигаться, но я, не открывая глаз, попросила:

— Не уходи. Я без тебя окоченею.

Он улегся, прижавшись к моей спине. Я начала засыпать, но на самой грани яви и сна решила проверить, не оставил ли он меня, как  недавно, когда пошел за ржаным вином; мне пьяненькой эгоистично требовалось, чтобы кто-то лежал рядом и согревал, и никаких других мыслей в голове уже не крутилось. Я подняла здоровую левую руку и пощупала, рядом ли Зен.

Рука ничего не нащупала… Я приподняла голову  и попыталась  развернуться, чтобы посмотреть, куда на этот раз он девался. Тяжелая рука Зена легла мне на бок и так и осталась там по-хозяйски лежать.

Только тогда я позволила себе заснуть.

Утро началось непривычно.  Меня погладили по волосам и  ласково позвали по домашнему имени:

— Ира.

Обычно спросонья туго соображается, но в этот раз я все вспомнила моментально. И то,  как варварски лечил мне руку Зен, и то, как я, дура пьяная, лезла к нему потом с хихиканьем и  россказнями о своем мире...  но ярче всего  было воспоминание о том, как это все кончилось – его рукой на моем боку…

«Вот мы и “переспали”», — подумала я, медленно поднимаясь, чтобы не выказать своих  смешанных чувств. Мы с Зеном  устроились в одном углу клетки,  на  остатках соломы, которая здесь некогда складировалась, и общей подушкой нам служила сумка Тредена,  а сам Треден с Младом спали в другом углу. Факел ночью кто-то из моих мужчин предусмотрительно потушил,  но и без  него  света было достаточно, он пробивался через  щели в стене. Утро уже… Жители Утхада  поднялись со своих лежанок,  кроваток, соломы и начали проживать очередной день.

— Выспалась? — поинтересовался Зен; он сидел, прислонившись спиной к прутьям клетки. Судя по тому, как была помята его жилетка, как была присобрана солома, и тому, где   я себя обнаружила после пробуждения, я так и проспала с ним всю ночь. И, наверное, как всегда, вовсю крутилась. Остается только догадываться, как при этом вел себя Зен и что делал… Наверняка прижимал меня к себе крепче и руками обхватывал, чтобы не  так уж сильно я вертелась…

О, Боже. Воображение, прекрати.

— Да, — сказала я, смело глядя ему в глаза и показывая, что  ничего особенного не произошло и смущаться мне нечего.

— Не замерзла?

Я сделала вид, что намека не заметила.

— Пьяные не замерзают.

— А я вот рад, что мы спали в обнимку, — добавил  Зен,  то ли дразня меня, то ли проверяя реакцию. —  Сарай  вовсю продувает, без теплого тела под боком было бы скверно.

— Ты же морозостойкий, —  сказала я, все ресурсы своего самообладания бросая на то, чтобы не  показывать, насколько меня этот разговор  конфузит. —  Твоя лачуга в лесу была  не намного теплее этого сарая.

Зен не спешил отвечать, он смотрел на меня долго, внимательно, и так же, как вчера, по-доброму.

«Не по-доброму, а нежно, — сама себя поправила я. — Признай уже это».

— Жа-а-аль, — протянул  мужчина, и  начал медленно потягиваться.  Так как сидел он близко, я  могла проследить каждое его  плавное движение. Только вот какого черта я слежу за его движениями?

Быстро отведя взгляд, я  грубо уточнила:

— Чего тебе жаль?

— Что  хмель прошел, и ты снова нахохлилась и раздулась как  испуганная птичка, пытающая казаться  страшной.  Вчера  ты была куда милее, Ира.

Я издала звук, который должен был звучать, как фырканье, но получилось на самом деле что-то птичье, и Зен рассмеялся.  Пошевелился и Треден; я услышала, как он  зевает, а после ворчит:

— О-о-ох, ты ж… спина!                            

Желтоглазый пошел к  бородачу, помог ему встать и разогнуться; затем мужчины стали смотреть, что с Младом. Я и сама подошла поближе,  чтобы на бедного волка поглядеть.

Он дышал шумно, быстро. И хотя знал, что рядом свои, все равно нервничал, раздражался, скалил зубы  и  часто облизывался. Вряд ли это хорошие симптомы…

— У него, наверное, заражение,  — проговорила я печально. — Зря только мучали его вчера. Надо было милостиво убить.

Треден от возмущения даже забыл о том, что ночь провел в неудобной позе и теперь его спина страшно болит. Вполне резво развернувшись, он  неодобрительно на меня покосился, как, впрочем, всегда, и начал бранить (как всегда!):

— А тебе бы  лишь про смерть сказануть! Кого не увидишь раненого, сразу в мертвяки записываешь! Млад у нас  волк лесной, не единожды драный, и всякий раз мы его выхаживали, слышала? Чегой-то ему помирать?  Нет бы про хорошее молвить, она знай все про плохое талдычит!

Я не стала возражать и просто отвернулась, чтобы  посмотреть, что у меня самой с рукой.  Она болела вся, от плеча до кончиков пальцев, и налилась тяжестью. Но я спокойно проспала ночь с этой болью, и при пробуждении сразу не обратила на нее внимания, значит, не такая эта боль, чтобы настораживаться.