Только я  взялась за  край повязки, как подошел  Зен и, перехватив мою руку, сам стал аккуратно ее высвобождать от импровизированного бинта.   Нижние слои полотна приклеились к  тонким порезам и ранкам, и Зен не стал их отлеплять.

— Повязку сними к вечеру. Промой  руку обычной теплой водой, дай просохнуть и снова обвяжи   чем-то чистым. Если начнет руку раздувать и краснота перейдет на плечо, дело дрянь.

— Спасибо, доктор, —  усмехнулась я.

— Если будешь обзываться, я тоже начну, — пригрозил он шутливо. Шутливо! Почему он ведет себя так, словно мы и впрямь переспали, а не просто грелись ночью, прижимаясь друг к другу?

— Доктор – это лекарь по-нашему, — объяснила я.

— Лекарь… я скорее из тех, от кого идут к лекарю.

— Это я знаю.

— Хорош  лясы то точить,  утро вот оно, и нам всем пора по своим разумениям расходиться, —  встрял Треден, которому ночевка далась тяжко; оттого, видать, он и  ворчит сегодня больше, чем обычно. — Что делать с Младом? Что сказала мэза?

— Сказала, если я его вылечу, то он мой и под моей ответственностью, — ответила я.

— Тогда конец ему…

— И это меня ты за пессимизм ругаешь, Треден?

Мужчина мне отвечать не стал, обратился к Зену:

— Я бы  сам его выходил, да только  не дадут мне, я же к дворне приписанный, у меня дел по горло.  Ежели буду сюда бегать, то скажут, что дурно работаю, накажут…  Им-то наш Млад как кость в горле. Им бы избавиться от него да и нас щелкнуть по носу, чтоб место показать. Забери-ка ты его в башню к себе, Зен.

—  В башню? К гуи?  Они его как пищу воспримут, а он их как врагов. Нет,  — категорично отказался Зен.  — У меня птенец и с ним тоже забот полон рот.  Либо я вожусь с гуи, либо с волком. Младу не будет житья посреди камней и людей… Ира права. Милостивее всего для него была бы смерть.

Говорить больше ни о чем не хотелось;  все мы помрачнели. Младу пришлось хуже, чем нам, он остался слабый, один, в чужих местах, еле спасся от своих же  серых собратьев, а потом пережил полет и зашивание ран наживую. Но самое скверное то, что его мучения не закончились. Треден верно высказался – не дадут волку здесь жить. А в комнате моей у него есть шанс поправиться.

— Я могу его взять, — предложила я.

Бородатый тут же фыркнул, а вот Зен задумался.  Глядя на волка, он протянул:

— А что, можно. Да, можно. Унесем Млада повыше,  в комнату, где ты живешь, чтобы не оставался один в сарае, где его каждый  отравить может или придушить ночью. Будешь кормить его тем же, что ешь сама.  Никаких клеток, никакой привязи, волк должен быть свободен. Просто  так кусать не станет, только от боли или страха. Часто пои его,  но не надоедай. Если что будет надо, сам попросит. Первое время лежать будет лежкой, а если начнет выть, рваться из комнаты, выходи и ищи Тредена. Как только будет можно, начнешь водить Млада  по крепости,  и всегда следи за ним. Вечером после ужина можешь к Тредену приводить,  но никогда у него не оставляй.  Млад должен будет привыкнуть к тебе. Теперь он твой.

— Ее?! — возмутился  наш моральный ориентир, то бишь Треден. — Ты зверя лесного девке худосочной всучить решил? Что она с ним делать-то станет?

— Она будет его защищать, а он ее.

— Не-е-ет, нет, никуда это не годится.

— Тогда заколи Млада. Один удар в сердце, и он уснет, —  глядя ему в глаза, сказал Зен. — Если оставим его в сарае, кто-то другой по приказу Вазрага или Вандерии  убьет его. Ты не сможешь быть всегда поблизости, и даже если бы мог, то ты просто мужик-имперец, которому нет доверия и которому приятно подгадить. Но Ира дело другое. Что бы она ни сделала, ей простят. Тебя казнят, если Млад на кого-то нападет, а Иру не тронут, и если она устроит истерику, то и Млада могут оставить в живых.  Потому что она женщина.

Ровная речь Зена подействовала успокаивающе даже на Млада; подняв голову, зверь внимательно смотрел на желтоглазого, словно понимал каждое его слово.

— А и ладно,  — сдался Треден. —  раз уж ты вступилась за него разок, Ирина, то тогда защищай до конца.  Может, и сроднитесь. Зверь то он умный.

В глазах всего Утхада мое решение забрать волка наверх, в к себе,  не было странным. Что такого удивительного в том, что хозяйка желает забрать волка в свою комнату? Точнее, в комнату своей опекунши.  Лишь мы трое – я, Зен и Треден – знали,  чем это может обернуться. Млад хоть и знает меня и, вроде, терпит, но никогда не будет мне подчиняться, для него есть только два авторитета – бородатый да желтоглазый, а я так… что-то, что крутится рядом. Но, с другой стороны, Млада  приручили никогда не нападать на людей без приказа,  да и к декоративкам в доме Тредена он относился как к предмету мебели и защищал, как свою собственность, как добычу хозяину. Так что, в общем,  мы хоть и рисковали, но  была надежда, что волк привыкнет ко мне и новой жизни в крепости.

Что же касается Фланы, то я долго готовила слова,  чтобы убедить ее согласиться взять Млада к нам, и, к моему удивлению, девушка согласилась мгновенно:

— Да, конечно, пусть живет с нами. У нас укромно и безопасно.

— Млад спокойный и умный зверь, — добавила я, скорее себя успокаивая, чем ее.

— Верю, —  кивнула всадница. За нарушение «должностных инструкций» ей приказали работать на кухне, и настал первый день отработки. Она нервно и быстро собиралась, старалась казаться спокойной, но  у нее не получалось, и избегала смотреть мне в глаза.

— Флана, — вздохнула я. — Ты за меня в ответе и тебе принимать окончательное решение. Если тебе это не нравится, скажи, и Млад будет жить в другом месте.

— Пусть живет, — нейтрально повторила она и пошла к выходу.

Вчера был сложный и, можно сказать, даже роковой день для нас обеих, так что я понимала, что  у Фланы есть много поводов для раздумий, в том числе о том, стоило ли брать надо мной шефство. Она боялась  Вазрага до всей этой ситуации,  и теперь причин его бояться у нее еще больше. И хотя девчонка сама сглупила,  основная вина за то, что теперь у нас будет неспокойное житье, лежит на мне. Я объявила войну Ванде и ее сыну, а отвечать за это Флане.

— Я же вижу, что тебе хочется что-то сказать,  —  сказала я, догоняя ее.  — Так скажи, не держи в себе!  Раз уж нам жить вместе, давай обойдемся без недомолвок.

Флана замерла и, после недолго размышления, обернулась ко мне.   Ее изумительные глазищи были полны обиды.  

— Ты сказала, что  не хочешь быть мэзой, —  горько проговорила она. — А сама с этим лежала, со своим!

Я не сразу поняла, о чем она, так как ожидала совсем других слов.

— Ты о чем?

— О том! Я  тебе еды приберегла,   плащ твой захватила, пошла за тобой, чтобы в комнату проводить…Прихожу, а вы лежите в обнимку, в сарае… Ты все-таки хочешь ребенка! Хочешь это все… а мне врала!

— Я… мы просто…