* * *

Ему тринадцать, он стоит в отцовской церкви вместе с другими членами церковной группы, играет на своей электрогитаре, чересчур большой для него. Играет так громко и быстро, как может. Музыка сотрясает хрупкие стены и низкий древесно-стружечный потолок крошечной церкви. Дилл постоянно сбивается, но никто этого не замечает, потому что всех захватил Святой Дух. Экзальтированные прихожане говорят на иных языках, и стены вибрируют от их бессвязного бормотания. Их туфли и ботинки, собравшие всю грязь с незаасфальтированной парковки у церкви, топчутся по полу, отчего он ходит ходуном. Несколько прихожан, в их числе и мать Дилла, бьют в бубны.

Отец Дилла, встав перед прихожанами, подносит ко рту стеклянную банку, до половины заполненную стрихнином, а потом делает длинный глоток, закатив глаза. Тряхнув головой и вытерев рот, выкрикивает: «Аллилуйя!». Он протягивает банку матери Дилла, и та, отпив ядовитую жидкость как лимонад, передает банку дальше, а сама снова берется за бубен.

Отец Дилла снимает с себя белую рубашку и остается в нижней майке. Он стоит с распростертыми руками. Молельщики подходят к нему и кладут ладони на его жилистые руки и костлявые плечи, ища исцеления от недугов, реальных или воображаемых.

Звучит призыв, и два брата, пританцовывая, идут по центральному проходу – в каждой руке по деревянной клети со змеей. Они останавливаются и ставят клети на пол, а отец Дилла, танцуя, подходит к ним и хлопает в ладоши. Они поднимают крышки из проволочной сетки, запускают в клети палки с крюками на концах и достают оттуда двух гремучих и двух медноголовых змей. Братья начинают раздавать змей прихожанам. Брат Маккиннон держит гремучника в нескольких сантиметрах от своего лица и читает молитву, брызжа на змею слюной, словно провоцируя ее сделать выпад и испытать его веру.

Дилл играет все быстрее, с колотящимся сердцем, обливаясь потом в удушающе влажном воздухе церкви, где одновременно движется столько людей. Отец направляется к нему. У него на шее – медноголовая змея. Он встает перед Диллом и снимает с себя медноголовку. Сердце стучит у Дилла в ушах. Он перестает играть. Басист и барабанщик продолжают без него, еще неистовее. Дилл всегда боялся змей. Он никогда раньше не брал их в руки и теперь молит Господа очистить его душу и укрепить его веру, если это должно случиться сейчас. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения. Будут брать змей. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения. Будут брать змей. Он перестает дышать.

Его отец подносит к нему толстую, крепкую медноголовую змею, и Дилл протягивает руки. Он представляет себе, какая она на ощупь: холодная, сухая, гладкая, как в ней пульсирует злоба. Он ловит отцовский взгляд. Отец отвечает ему едва заметной печальной улыбкой и отворачивается, победоносно держа змею над головой, а потом передает ее какой-то пожилой прихожанке. Дилл снова начинает дышать. Он пытается играть на гитаре, но его бьет дрожь. Он испытывает облегчение и в то же время разочарован тем, что его вера недостаточно сильна и это настолько очевидно.

Неделю спустя отца арестовывают.

– Слушай, Трэвис, – сказал Дилл, когда они вышли из парка Бертрам. – Как думаешь, твоя мама сможет испечь для моей торт к завтрашнему дню? У нее завтра день рождения, а у меня… ничего нет для торта.

– Да без проблем, испечет, особенно для прихожанки нашей церкви.

– Могу зайти помочь после работы.

– Не, отец странно реагирует, когда к нам кто-то заходит. Сам знаешь.

Дилл протянул ему помятую упаковку дешевой смеси для приготовления бисквитного кекса на яйцах. Судя по всему, дали бесплатно на работе.

– Спасибо. Прости, что не попросил тебя заранее.

Мама Трэвиса с радостью согласилась. Однако Трэвису не хотелось взваливать это на ее плечи целиком и полностью, потому он остался с ней и время от времени вклинивался в процесс. Вечер был идеальным, потому как его отец ушел к другу, играть в карты.

– Посмотри только, эта кухня превратилась в натуральный свинарник… – произнес Трэвис с ужасающим британским акцентом, подражая ведущему любимого маминого кулинарного шоу на канале Food Network.

Она захихикала.

– Ой, Трэв, ты такой смешной.

Он обожал мамин смех и так редко его слышал, особенно после гибели Мэтта. Трэвис продолжал паясничать. Припудрил лицо мукой и надел один из маминых фартуков в цветочек. Он как раз пытался жонглировать деревянными ложками, когда входная дверь дома открылась, и в дом ввалился отец Трэвиса.

Они тут же умолкли, надеясь, что он отправится спать или, по крайней мере, включит телевизор и вырубится перед экраном. Все что угодно – только бы не входил в кухню и не портил им вечер. Шансы на успех у них были: отец Трэвиса считал кухню исключительно маминой территорией.

Как бы не так. Покачиваясь и воняя бурбоном, он вошел к ним. Увидев Трэвиса в фартуке, с перепачканным мукой лицом, прыснул со смеху.

– Фто ж, рафве это не чудефно! – воскликнул он, шепелявя и невнятно выговаривая слова. – Пофмотрите только на двух моих малыфек, как фдорово они проводят время! – Он изобразил жеманную, женоподобную походку.

Трэвис смущенно улыбнулся, надеясь, что отец просто пытается пошутить. Вот только отец, когда был пьян, не чувствовал ту грань, когда шутка переставала быть смешной (или начинала быть смешной, если уж на то пошло).

Мама Трэвиса смела в ладонь остатки муки и выбросила в мусорное ведро.

– Хорошо поиграл, милый?

– О гофподи, да! Но это не так вефело, как печь пирофки в передничке. – Он, шатаясь, подошел к Трэвису и резко потянул за веревки, развязав фартук. Трэвис отвернулся, снял фартук и осторожно сложил его.

– Клинт, – мягко сказала мать Трэвиса. Он проигнорировал ее и подошел к Трэвису вплотную.

– Общался сегодня с Кении Пархэмом. Он говорил о вечере выпускников. Ты, как я понял, в футбол играть не собираешься, но хоть девчонку-то на танцы пригласишь?

В его голосе больше не было намека на иронию.

Трэвис уставился в пол.

– Не уверен.

– Ты не уверен. В чем ты не уверен? В том, что пойдешь на танцы, или в том, что тебе нравятся девчонки? Ты пойдешь на танцы со своим бойфрендом, Диллардом Эрли – Змеиным принцем?

– Нет, сэр, девочки мне вполне по душе, но не танцы.

– Ты педик?

Глаза у Трэвиса начали слезиться от зловонного дыхания отца.

– Нет, сэр.

У него внезапно возник порыв показать отцу фотографию Амелии на телефоне. Но отец наверняка заставит его об этом пожалеть: отпустит комментарий о фигуре Амелии или о ее лице. А Трэвис чувствовал, что в таком случае может сделать нечто, в чем будет раскаиваться.

– Тебе нравится пудрить нос, надевать передники и печь пироги с мамочкой, а ходить на танцы – нет?