Ничего необычного в ближайшие час-два не предвиделось, развечто приходский священник в очередной раз решит разнообразить чем-нибудь Символверы. Аарон Ли предупреждал, что настоятель — энтузиаст церковной музыки. Вэтот раз он, похоже, собирался представить на суд публики некоторые собственныесочинения. Нэнси это вполне устраивало — что может быть дальше от восторга илитаинства, чем вариации распева Символа веры!

Всю дорогу м-р Кенинсби ворчал о приверженности Церкви кСимволу веры св. Афанасия, и Сибил в конце концов поинтересовалась, чем он емутак не нравится. М-р Кенинсби спросил, считает ли она этот текст христианским,и Сибил ответила, что не видит в нем ничего особенно нехристианского, есливспомнить основные догматы.

— И что ты называешь основными догматами? вопросил м-рКенинсби таким тоном, словно ответа на его вопрос вовсе не существовало.

— Бог есть Любовь и Воплощение Любви, —простодушно ответила Сибил и добавила:

— Конечно, согласен человек с этим или нет — другойвопрос.

— Я не собираюсь оспаривать догматы, — проворчалм-р Кенинсби. — Только я бы сформулировал это иначе. Впрочем, такие вещитрудно определить. Я просто не вижу, как все эти проклятые пункты…

К этому времени они добрались до церкви. Взглянув намаленькое старинное здание, Нэнси подумала, что если оно тоже являлось частьютанца, то большую часть времени провело в каких-нибудь звездных мирах.Казалось, изменчивость, свойственная всему на свете, не имеет к храму никакогоотношения. Но разум тут же напомнил ей, что незыблемость, каменный покойарочного входа — лишь одна, видимая часть драмы противостояния могучих духовныхпотоков. Напряжение чувствовались во всем: сама арка держалась благодарясложению противоположных сил; недаром ведь последнее состояние материиназывается Силой, так, кажется? Электрические силы, ядерные или что-то в этомроде…

Если вся эта древняя красота состоит из электронно-ядерныхвзаимодействий, то часть танца, соответствующая храму, должна быть настолькобыстрой, что за ней не угнаться даже Жонглеру с шарами… Нэнси опередила Сибил ипервая подошла к церковной скамье.

Стоило ей только преклонить колени, как она сразу жеоказалась частью танца, средоточием образов, за которыми стояли карты,напророчившие будущее. «И мужчина будет обязан тебе всем». Всем? Да хочет лиона, в самом деле, чтобы Генри был обязан ей всем? Не лучше ли, чтобы в немоказалось нечто такое, чему она будет всем обязана? «И женщина будет управлятьтобой» — вот что было самым неприятным в пророчестве. Не нуждается она ни вкаких женщинах, указывающих ей, что делать; во всяком случае, хотелось быпосмотреть на женщину, которая попробует это сделать. Как там было дальше? «Иты умрешь очень богатой…». К этому времени она уже встала с колен и села наскамейку — ну что же, пока все идет, как она задумала.

Да, но можно ли понимать предсказание в прямом смысле?Образы Смерти, Дьявола и Дамы Чаш танцевали вокруг нее, а в словах предсказаниячудилась глухая угроза. Но чем все это может повредить ей, пока она вместе сГенри? А ведь действительно, если они будут работать вместе, работать в самомвысоком смысле, она может умереть очень богатой.

Дверь открылась, диакон возгласил: «Гимн шестьдесят первый.Христиане, восстаньте!». Христиане зашевелились, нашли в сборниках гимновнужное место и восстали. Хор слаженно начал гимн, и Нэнси послушно отдаласлитному звучанию свой голос.

Христиане, восстаньте, встречайте счастливое утро,

В которое родился Спаситель мира:

Поднимайтесь…

Ее голос пресекся; следующие слова гимна словно взглянули нанее в упор. Хор и все собрание закончили строку:

… и поклонитесь таинству Любви.

Таинство Любви… Но чем же, кроме любви, полно ее сердце?Рождественская тема стиха вдруг ушла далеко-далеко. Нэнси послышался бесплотныйголос; кто-то обращался к ней, просил сделать именно то, к чему она и самастремилась всей душой. «Поднимайтесь и поклонитесь таинству любви». Что же ониделают, зачем поют об этом в храме? Гимн ведь не может говорить о такой любви?Или может, а она раньше просто ничего не понимала?

Церковь перестала быть убежищем; теперь Нэнси воспринималаее как повелительный призыв. Огромные валы подлинной жизни, исполненнойвысочайшего смысла, нахлынули и подхватили Нэнси. Она резко повернулась кСибил, и та, почувствовав рядом движение, оглянулась и внимательно посмотрелаплемяннице в глаза как раз в тот момент, когда хор выпевал: «Хвала искупляющейлюбви!».

Нэнси, показывая пальцем на первую из великих строк,прошептала:

— Это правда?

Сибил взглянула на страницу, посмотрела на Нэнси и ответила,как показалось девушке, с каким-то торжеством в голосе:

— Попробуй, дорогая. — Высокая фигура, спокойноелицо, темные, все еще яркие глаза бросали вызов, поддразнивали и подбадривали.Хор между тем вел гимн дальше, и на следующей строке голос Нэнси почему-тоначал дрожать: «Высочайшую славу Божию поем днесь».

Она еще раз торопливо пробежала глазами по странице — ничегоособенного в словах гимна не было, и стихи в общем-то слабые. Ноодна-единственная строка продолжала настойчиво призывать:

«Поднимитесь и поклонитесь таинству любви». Все вокруг ужезакрывали сборники гимнов и открывали молитвенники. Нэнси в последний разпосмотрела на удивительные слова и сделала то же самое.

… Двое Влюбленных бежали вперед. Нет, не точно вперед —что-то разделяло их. По отдельности преодолели они вторую часть пути, порозньтанцевали со скелетом. Она видела их довольно отчетливо, но еще лучшевспоминался Жонглер — «и Бог, и не-Бог», как сказал Генри, — бегущий кзагадочному Шуту. «Аминь», — пели вокруг нее, и это тоже было похоже натанец. Она не замечала ни пения хора, ни хода церковной службы, пока рядом невозвысился голос Сибил: «И ныне, и присно…». Что — ныне и присно? Слава, слава.

Нэнси села, когда начали петь псалмы, и кожей спины ощутиланеодобрительный взгляд отца. Все равно; ей не выстоять на ногах посреди этогопотока силы и восторга, так созвучного силе и восторгу, поселившимся в еесердце, среди этого пения и парящих, танцующих слов, которые роились в еесознании, озаренные сияющими фигурками Таро.

Пока читали Символ веры, Нэнси никак не могла прийти в себя.Должно быть, из-за хаоса, царившего в ее душе, даже знакомые слова АфанасияВеликого, так не понравившиеся отцу, внесли свою лепту в душевный переворот,совершавшийся в ней. Пока звучала первая часть, все шло обычным чередом; Нэнсине знала о музыкальных новациях местного настоятеля и не могла решить, как кним относиться. Между тем мужской хор и хор мальчиков, пожалуй, слишкомвосторженно, призывали чествовать единого Бога в Троице и Троицув единице[3]; затем, пожалуй, излишне игриво, они согласились принять одинпостулат и решительно отреклись от другого, почти такого же; обсудив вариантывесьма сложных взаимоотношений между ипостасями Троицы, они в конце концовпризнали неистинным то, что и в страшном сне не могло привидеться никому, кромесамого автора Символа. Всю эту часть Нэнси благополучно пропустила мимо ушей.