Но вдруг одна из строф второй части захватила ее. Словаоказались для Нэнси полными неожиданного значения. Голоса обоих хоров слились,возглашая богочеловечество Христа — «Он Бог и человек… но Христос един»; затеммальчики смолкли, а мужчины продолжали: «Един же не применением Божества вчеловечество, но восприятием человечества в Божество». Здесь мужские голосасмолкли, а мальчики радостно подхватили: «Един всесовершенно». Мысль эта,отпущенная на свободу, воспарила под сводами: «Един не слиянием естеств, ноединением…» — слова взлетали, танцевали, торжествовали, — »единением, единением,» — и вот тут все голоса смолкли, и лишь один, звонкий и чистый, подвел итог,выговорив четко, протяжно и строго: «… единением ипостасей».

Нэнси завороженно вслушивалась: загадочная фраза показаласьей значительной и прекрасной. Она приоткрывала что-то непостижимое и все жедоступное человеку, а хор уже перечислял деяния Христа на земле, озаренныевечной славой: «и ныне, и присно, и во веки веков…». А потом все опустились наколени, и настоятель, как требовал канон, называл знаки земной власти, молясь оздравии «нашего монарха короля Георга».

На протяжении всей остальной службы Нэнси в положенныхместах крестилась, вставала, садилась, опускалась на колени, не очень вникая всмысл происходящего. Два потока бытия, сталкиваясь и завихряясь, омывали ее душу.Вот отъезд из Лондона, порыв и страсть, образы, открывшиеся в ночи, голосарождественской службы, улетающие под купол храма, а вот совсем другое — тишина,безмолвие и отрешенность Императора, неколебимый покой Сибил, что-то в самойНэнси, затаившееся в предчувствии, ожидании… одинокий голос, возгласившийединство, недвижимый Шут посреди нескончаемого танца. Первый поток увлекал ееза собой; второй вынуждал остановиться. Молодость и неопытность мешали этимпотокам слиться, не давали душе обрести единство.

Еще совсем недавно все было так просто. А теперь… Даже техдвоих, что сидели сейчас рядом с ней, Нэнси воспринимала совершенно иначе.Уважение к тете все больше походило на благоговение; фраза «Попробуй, дорогая»звучала как ответ дельфийского оракула. Отец тоже переменился. Он больше невыглядел нелепым, вызывавшим легкое раздражение напыщенным пожилымджентльменом, которого она привыкла видеть каждое утро; эти его черты оказалисьвдруг неважными. Одинокий, замкнутый, он хотел от дочери совсем немного, датолько она не захотела понять, чего именно. На нем нет вины за то, чтоотношения не сложились. Это она виновата; ее сердце впадает во грех, когданачинает противопоставлять себя остальным. Тетя Сибил сказала, что она никогоне любит и, наверное, была права, потому что задела ее за живое. Она сгорала отстыда. Нет, теперь все будет по-другому. Она должна вычистить душу и сердце,прежде чем осмелится предложить себя Генри для той великой работы, к которой онготовится.

Вернувшись из церкви, Нэнси, жаждавшая прямо сейчас начатьновую жизнь, с разочарованием выяснила, что служебные обязанности отнимут уГенри не только утро, но и день. Он виновато извинился, а она не упустилавозможности подразнить его.

— Папа идет гулять, а ты собрался сидеть взаперти. Японимаю, ты стараешься дать мне возможность спокойно познакомиться собстановкой или почитать какой-нибудь детектив. Одна беда, у твоего деда их,кажется, не так много? У него все книги такие серьезные, а большинство еще и накаких-то тарабарских языках. Ладно, займусь вчерашней газетой, деваться некуда.

— Я должен это сделать, — проговорил Генридовольно непоследовательно. — Другой возможности не будет.

— Было бы желание — нашлись бы и возможности, —вздохнула Нэнси. — Ты просто не хочешь. Ты не считаешь, что ради менястоило бы отказаться от всего мира?

— Я хочу только того, что должно, — ответил он таксерьезно, что она почти испугалась.

— Я знаю, дорогой, — мгновенно сменив тон,ответила Нэнси. — Я тебя не обидела? Ты говоришь так, словно собираешьсясделать что-то ужасно важное, о чем я и понятия не имею.

Вопреки ожиданиям, он не ответил, просто отошел к окну изамер, разглядывая морозный ясный день. Он хотел обнять ее, но побоялся, чтосердце выдаст его. Оно гулко бухало в груди, и не любовь была тому причиной. Онхотел заговорить с ней, но побоялся, что внимательная и чуткая Нэнси по егоголосу догадается о задуманном преступлении. Сейчас она была самой главнойпомехой. Без нее все было бы просто. Вот он, будущий «внезапно скончавшийсямужчина», сидит за одним столом с Генри и Нэнси. Простит ли она, когда узнает?Должна, должна! Иначе весь его замысел обречен, он сам недавно объяснял этодеду. Только бы она смогла! Только бы увидела так же ясно, как он сам, чтожизнь ее отца — ничто по сравнению с великой задачей объединения колоды и фигурТаро. Если удастся сделать это, тогда скоро они с Нэнси смогут войти вмистический танец и увидеть его изнутри. Им должно повезти больше, чем Джоанне.Еще немного, и они смогут управлять младшими элементами. И он никому не позволитвстать на пути к цели. Она поймет его, когда обретет знание; но до тех пор онне осмелится рассказать ей обо всем. Это было бы просто жестоко по отношению кней, уговаривал он себя; решение за них обоих предстоит принять ему одному.

Завтрак проходил невесело. Гостям вдруг стало тоскливо инеуютно, планы хозяев словно отзывались в них смутными предчувствиями.Казалось, комнату заполнила серая хмарь. Аарон не мог отвести напряженноговзгляда от дам, которых ему приходилось развлекать; Генри время от временирезко и решительно поглядывал на м-ра Кенинсби. Тот, как нарочно, не могостановиться, вспоминая рождественские обеды прежних лет, затем перешел кобедам вообще, поговорил о рецептах, всесторонне обсудил тему идеальной кухни,упомянув газовые плиты, духовки-гриль, вакуумные печи, коснулся научныхоткрытий, вернее, их популярного изложения в современных газетах — и так далее.Сибил пришлось помогать ему просто потому, что остальные хранили упорноемолчание.

Нэнси вдруг ощутила усталость и озноб, хотя в комнате былотепло. Ее обескураживало поведение Генри. Сколько бы она не смотрела на него,надеясь обрести радость и умиротворение, ее глаза не встречали ответа. Генрипристально разглядывал собственные руки, и она тоже впервые взглянула на нихкак на странные приспособления для малопонятных экспериментов. Смуглая кожа,узкие запястья, длинные пальцы. Те самые руки, которые ласкали ее ладони,которые она так любила гладить и поддразнивать, стали вдруг чужими и странными.Она окинула взглядом стол; над ним двигались пять пар рук, таких же чужих инепостижимых. Этакие ловкие обезьяны, нет… больше, чем обезьяны… Нэнсипочувствовала вопросительный взгляд Сибил, но упрямо не повернула головы. Голосотца приводил ее чуть ли не в бешенство. Он все еще говорил — глупо,бессмысленно говорил. Попечитель умалишенных! Да он сам слабоумный, только безсправки. Ну почему он никак не умрет?

Звякнули вилки. М-р Кенинсби тут же сообщил, что вилки —изобретение времен королевы Елизаветы. Нэнси неожиданно для самой себя выпалила: