«А вот во времена Свифта было принято говорить „после смертикоролевы Елизаветы“, а „после смерти Анны“ — никогда. Ты знал об этом, Генри?

Пальцы Генри сжали скатерть, словно рептилия, внезапновыползшая из-под стола.

— Нет, — неожиданно резко ответил он, и все пятероразом замолчали. Стало так тихо, словно тень одной из упомянутых королев прошламимо сидящих, направляясь по делам из одного невообразимого мира в другой.Сибил нарушила тишину, сказав просто:

— Наверное, это потому, что сменились династии. ПроГеорга II, если я правильно помню, так тоже никогда не говорили.

— Что-то нездоровые у нас пошли разговоры, хриплопроговорил Аарон. Таким голосом могла бы вещать рептилия, которая только чтопредставилась Нэнси. Холодно… холодно… и голоса этих холодных тварей так режутслух… Эй, что со мной? Совсем голову потеряла, — остановила она себя,отгоняя видение. — Это же просто м-р Ли, дедушка Генри. Он говорит что-то…какой угрюмый… не просто угрюмый жуткий! И все кругом такие неестественные —Генри, во всяком случае, неестественный, а вот отец совершенно естественен, ам-р Ли… Он опять говорит. Нэнси вслушалась.

— Здесь сохранился небольшой архив, — услышалаона, — вам, наверно, будет интересно взглянуть. Стихи, дневниковые записи,несколько писем…

— Я бы с удовольствием посмотрела, — ответилаСибил. — Интересно, что он был за человек?

— Боюсь, я просматривал эти документы недостаточновнимательно, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — отозвалсяАарон. — Но он, конечно, был в отчаянии: заговор провалился, а с ним и егокарьера.

Сибил улыбнулась.

— Он верил в это? Как глупо с его стороны!

— Разве это глупо — добиться своего или умереть? —спросил Генри.

— Скорее, непропорционально, по-моему, улыбнуласьСибил. — Человек готов умереть, лишь бы не оставить своего дела. А еслидело вдруг оставит его? У ваших романтиков-одиночек столько пафоса! Они и мыслине допускают, что могут ошибаться.

Нэнси снова начало знобить. Даже приятный голос Сибил не могизбавить слово «ошибаться» от гнета обреченности. «Ошибаться» ошибитьсянепоправимо. Ошибиться в том, что казалось средоточием всей жизни, быть неправой, поступать не правильно… О, наконец-то завтрак заканчивается. Онаподнялась и вслед за тетей и Аароном прошла в гостиную, ненавидя всех, начинаяс себя, а сильнее всего — бумаги несчастного пэра.

М-р Кенинсби, впрочем, решительно повернул к двери.

— Пойду пройдусь до деревни и обратно, — объявилон Генри, выходившему из столовой вместе с ним. — Если встречу викария, топоздравлю с удачной утренней службой — ярко, кратко и в самую точку. Ипроповедь была мила и изящна. Так спокойно и убедительно!

— И о чем шла речь? — с неожиданным любопытствомспросил Генри, вопреки собственной воле пытаясь задержать собеседника. «Ярко,кратко, спокойно, — подумалось ему, — а тучи, между прочим, ужесгущаются над головой пожилого джентльмена. Башня его жизни уже шатается, итолкает ее моя собственная рука».

— О том, чтобы быть добрым и справедливым, отозвалсям-р Кенинсби. — Для деревенской паствы в самый раз. Ну, мне пора. Не стоитзадерживаться без нужды.

— Когда пойдете обратно, на перекрестке — налево, незабудьте, — напомнил Генри.

— Налево так налево, — согласился м-р Кенинсби иушел. Генри тоже отправился по делам — но в гостиной, где Нэнси ждала его сзамиранием сердца, он так и не появился. Нэнси обругала себя и с отвращениемуставилась в дневник пэра — подлинный восемнадцатый век! Сибил между тем началачитать вслух.

Кларинде: по получении письма.

Желаешь ли узреть Судьбу, Кларинда злая?

Тебе помог бы, я, о прошлом вспоминая.

Пока хранит тебя сей Град, коварная девица,

Но Мысль моя летит сквозь стены и темницы.

Едва расстались мы, как предан я забвенью,

И Верность отдана тобой на посрамлены.

В моем Отчаянье ты видишь лишь Страданье,

Присущее всегда Влюбленному созданью.

Во мне ж оно всю душу иссушило,

Заставив ненавидеть то, что Радостию было…

«Что радостию было». Нэнси нашла в себе и эту радость, и этуненависть, и тут же ощутила знакомую усталость. Ей лучше пойти прилечь. К чаюона, наверное, будет чувствовать себя получше. Может, и Генри к тому времениосвободится, и тогда радость ее будет настоящей, не вымученной. Едва чтениепоэмы закончилось, Нэнси вынесла бедному пэру безжалостный приговор.

— По-моему, поэт он был просто никакой. Ну, бросила егоКларинда, и что? Мистер Ли, вы меня простите, если я пойду полежу немного? А тоу меня глаза сами закрываются.

— Конечно, конечно, — тут же отозвалсяАарон. — Поступайте как вам угодно. Надеюсь, вы не переутомились?

— Да нет, что вы, — сказала Нэнси. — Япросто… просто невыносимо хочу спать. Сама не знаю, что со мной.

Нэнси и Сибил улыбнулись друг другу.

— Любовь — утомительное занятие, — заметилаСибил. — По крайней мере, пока ему учишься.

Во сне Нэнси посетило лишь одно кошмарное видение. Ейпочудилось, что отец падает в пропасть, и она проснулась. Ее разбудил крик —или то был вой ветра? Что-то тяжко билось в окно; на миг ей пригрезилосьогромное белое лицо, потом она поняла, что идет снег — плотный, тяжелый снег.Она не сразу пришла в себя. Погода совершенно переменилась. За окном потемнело,но в комнате было странно светло от круговерти белых хлопьев. Крик (илизавывание ветра?) послышался снова. Еще не вполне проснувшись, Нэнси села напостели. Уже около пяти, отец давно должен был вернуться. Нет, она не могла ошибиться,это кричал он, это его искали странные белые лица. Она неуверенно направилась вгостиную, потом, подгоняемая внезапным страхом, помчалась в прихожую. У дверистояли Сибил и Аарон. Сибил надевала пальто, Аарон возражал, объяснял что-то…Нэнси подошла к ним.

— Вот и я. Тетя, неужели ты собираешься гулять? Ветерпотряс входную дверь и поглотил ответ Сибил. Нэнси осмотрелась.

— А где папа?

— Там, — коротко сказала Сибил. — Я как разсобираюсь его встречать.

— Он еще не вернулся? Но он же наверняка заблудится…

Если бы не этот сон с пропастью! Нет здесь никакихпропастей, но он же кричал!

— Это неразумно, — видимо уже не в первый разсказал Аарон. — Давайте я лучше позову Генри. Жаль, шофера я уже отпустил.