на цыпочки, пытается проследить за его взглядом. Они вместе осматривают кабинет Мэри – как будто оба видят его в первый раз. На стене висят три рамки, в которых красуются обложки трех опубликованных плодов их творческого союза. Первой в ряду идет «Это не собака», посередине приткнулся «Поддон-под-Лондон», замыкает эту скромную вереницу книга под названием «Фред строит ферму». Они оставили место для еще одной обложки, рассчитывая, что к выходу своего пятого детища успеют переехать в дом побольше. Айзек сверлит взглядом пустующее место на стене, предназначенное для обложки их четвертой книги. Словно погрузившись в транс, он делает пару шагов вперед и садится за стол Мэри. Гидравлическое кресло натужно вздыхает, будто чувствует в нем самозванца. Он этого не замечает. Он безотрывно смотрит в экран ожившего при его появлении компьютера – на пейзажную заставку с каменным мостом.

Не с тем, что перекинулся через реку в ближайшем к их дому лесу. С другим. С ее мостом. Поэтому Айзек и избегал сюда заглядывать. Здесь, в кабинете Мэри, все принадлежит ей. Он чувствует себя беспардонно влезшим в ее королевство захватчиком. Сгрудившиеся на столе тетрадки всегда были ее неприкосновенной собственностью, как и дневники, и недозаполненные календари, и даже книги на полках за его правым плечом. Открывшаяся ему заставка с мостом – и та кажется Айзеку чем-то слишком личным для посторонних глаз. Они так и называли его – «мост Мэри». И Айзек, и сама Мэри, и ее семья. Мощный, приземистый, сложенный из огромных кусков горного камня, выбеленный пенящейся у его подножия водой, этот мосток до сих пор ждет свою «владелицу» на окраине ее родной фермы. Он настолько низкий, что кажется, будто, усевшись на парапет, можно окунуть кончики пальцев в ледяную воду. Она пыталась провернуть это лето за летом: устраивалась на мосту, со всех сторон окруженная пурпурными от цветущего вереска склонами холмов, и свешивала вниз свои длинные ноги. Мэри часто плескалась в этой речушке, не раз ей приходилось выдворять с близлежащих полей заплутавших овец, а еще она просто обожала читать под раскинувшимся за мостом деревом – даже осенью, под беспрестанным градом перезрелых каштанов. Как только они приехали в Шотландию знакомиться с ее семьей, она первым делом поволокла его в этот свой райский уголок – и приводила его туда снова и снова. Всякий раз, когда Айзеку дозволялось влезть на парапет и потянуться ногами к воде, он чувствовал себя бессовестным узурпатором.

Все будет хорошо, Айзек.

Память Айзека удивительным образом проясняется, как будто разговор с доктором Аббасс высвободил один из застрявших в извилинах осколков его разума. Он почти ощущает порывы взвивающегося от воды ветра и морозные поцелуи ледяного воздуха на носу и щеках. Но весь окружающий мир нем в его воспоминаниях. Он не слышит ни рева несущейся под мостом воды, ни шелеста взъерошенных ветром крон деревьев. Только себя и Мэри. Как давно это было? Год назад? Больше? Они вдвоем стояли на мосту, а вокруг вздымались побелевшие от снега холмы. От их обычно ржаво-коричневых покатых боков не осталось и следа – простирающиеся на мили вокруг хайлендские нагорья обратились в однообразный пейзаж мертвенно-ледяных дюн. Не более ледяных, чем царящая на мостике атмосфера. И почему этот разговор не дает ему покоя?

– Если бы все было хорошо, тебе не пришлось бы меня успокаивать, – пробормотал Айзек.

Он переживал трудные времена. Пока они с Мэри работали в тандеме, все было в шоколаде. На недостаток творческих идей она не жаловалась, к тому же обладала умением четко их формулировать и направлять хаотичный талант Айзека, пропуская его через свое видение, будто солнечный свет через увеличительное стекло. Но их последняя книга продавалась не слишком хорошо, других наготове у них не было, а деньги улетучивались со страшной скоростью: они только вернулись из медового месяца и все еще выплачивали ипотеку. Практичности Мэри можно было позавидовать: она быстро переквалифицировалась в копирайтера и обзавелась заказами от восторженных начинающих производителей здоровой пищи и чопорных создателей бездушных финансовых приложений. А вот Айзеку с этим его разношерстным художественным стилем и нежеланием следовать чужим указаниям оставалось только ухмыляться, оказываясь по ту сторону очередной захлопнутой двери. Денег начинало катастрофически не хватать. Мэри же была слишком добросердечной, чтобы признать очевидное: не хватало их именно из-за Айзека.

– Ты сам себе все напридумывал, – заметила Мэри. – Мы разберемся с деньгами – мы всегда со всем разбираемся. Что тебя гложет?

– Чувство, что я все испорчу.

– Если мы что-то и испортим, то вместе.

Она умоляла его поделиться с ней своими чувствами. А еще лучше – сходить к психотерапевту. В ответ – теперь это воспоминание заставляет его содрогаться – он рассмеялся ей в лицо.

– Ну конечно, и как я не подумал? – заерничал он. – Смирительная рубашка и обитая войлоком камера – это-то мне и нужно.

– Может, тебе пора задуматься не только о своих нуждах?

– Может, раз так, мне пора задуматься об одиночестве?

Повисла мучительная пауза. Айзек знал, что зашел слишком далеко, но едва ли мог заставить себя переживать об этом. Во всем остальном он уже облажался. Почему бы не развалить напоследок свой брак. Айзек молча насупился и, засунув руки в карманы пальто, вперил взгляд в заснеженную землю. Некоторое время Мэри задумчиво смотрела на воду, затем резко выдохнула. Ветер тут же похитил ее дыхание – подхватил облачко пара, вырвавшееся из ее ноздрей.

– Неужели нельзя хоть раз повести себя по-взрослому?

Снег захрустел под ее удаляющимися шагами. Какая жестокая ирония: самому печальному воспоминанию Айзека о любимом месте Мэри суждено было стать последним. Еще хуже сознавать свою вину – и не иметь возможности забрать то, что сказано, назад. Ну а ужаснее всего – тот простой факт, что она никогда уже не взгромоздится на парапет и так и не сможет дотянуться носочками до воды. Она больше никогда не усядется под деревом за мостом, никогда не подскочит от очередного влетевшего в нее каштана. Никогда не узнает, что Айзек посещает психотерапевта, не узнает, что была права. А Айзеку никогда уже не выпадет шанс извиниться. И познакомить ее с яйцом. Они никогда не вставят в рамку обложку своей четвертой книги и не повесят ее над столом – и вовсе не потому, что забыли оставить место на стене. Айзек качает головой, массируя переносицу, и нечаянно замечает в мониторе свое отражение. Непослушные волосы вавилонской башней устремляются ввысь, отросшая борода тянет голову обратно, к бренной земле. Бакенбарды расползлись вверх по щекам и