вниз по шее, словно плющ по фасаду старого заброшенного дома. Он не уверен, что выглядит более жутко: его лицо или эта комната. Как не уверен, кто выглядит более дико: он или яйцеподобное существо, похрюкивающее на ковре за его спиной.

Словно прочитав мысли Айзека, яйцо кашляет. Точнее, издает звук, похожий на кашель, подражая, по всей видимости, увиденному в кино. Айзек даже не уверен, может ли яйцо кашлять – его попытка больше напоминает звук, с которым кошки отхаркивают комки шерсти. Так или иначе, сомнений в том, что яйцо старается привлечь его внимание, у Айзека не возникает, но он остается глух к этим стараниям. Он разглядывает лежащую в нескольких сантиметрах от его сломанной руки желтую тетрадь. Твердая обложка, выцветшие белые страницы. Последние записи Мэри. Новых не появится уже никогда. Он изо всех сил старается не думать об этом – яйцо изо всех сил старается завладеть его вниманием. Айзек отталкивает подползшую к нему руку яйца – и оно в качестве утешительного приза утаскивает со стола степлер, немедленно предпринимая попытку прикрепить себе на лоб лист бумаги, предусмотрительно захваченный из лотка принтера. Айзек не может оторвать взгляд от желтой записной книжки, пальцы под гипсом начинают едва ощутимо подрагивать – вверх по ушибленной руке и вниз по трясущейся правой ноге пробегают мурашки. Наконец, ругаясь себе под нос, он отводит глаза от тетради, отбирает у яйца степлер и, поставив посреди комнаты раскладной стул, усаживает на него своего постояльца. Существо весит не больше плюшевой игрушки с ярмарки. Яйцо громоздится на стуле пухлой подушкой, а его руки причудливым узором змеятся по ковру – сейчас оно больше похоже не на обезьяну, а на белька. Любой сколь-нибудь не бессердечный человек, увидев это круглое пузико и щенячьи глаза, назвал бы существо милым малышом. В груди Айзека зияет пустота – поэтому он ограничивается «яйцом».

– Зачем ты раскидываешь мои книги? – спрашивает он. – Они тебе настолько не нравятся?

Яйцо молча хлопает глазами. Айзек со вздохом наклоняется, поднимает ближайшую книгу и смотрит на обложку.

ЭТО НЕ СОБАКА

МЭРИ МОРЭЙ

ИЛЛЮСТРАЦИИ АЙЗЕКА ЭДДИ

Айзек знает, что внутри, на заднем развороте, красуются две фотографии. С одной читателям задорно ухмыляется автор, а за ее спиной виднеется тот самый мост с заставки на мониторе. На второй, с бокалом в одной руке и гостями вечеринки на ладони другой, во все тридцать два зуба улыбается иллюстратор. Вот каким его помнят большинство знакомых. Скажи Айзек яйцу, что этот довольный выпендрежник с фотографии и это бледное, осунувшееся существо в кресле за столом – один и тот же человек, оно бы не поверило. Может, Айзек уже и не считает себя роботом, но до человека ему пока что далеко, как и до любого другого создания. Говорят, скорбь накрывает волнами – и цунами, обрушившееся на его жизнь несколько недель назад, уступило место наплывам неуемной, безжалостной, гнетущей горечи. Не обходится и без скоротечных штормов. Воодушевление после сеанса терапии, едва коснувшись отмели, уползает с отливом обратно в глубины. Айзек хотел бы определить себе роль бесчувственной медузы, но ему выпала доля океана: ощущать все, что происходит в его безбрежных недрах.

Хлоп.

Пухлая желтая ладошка яйца шлепается на обложку книги и начинает оглаживать ее глянцевую поверхность. Подушечки его пальцев вымазаны чем-то липким и в то же время маслянистым. Айзек смотрит то на беспардонную ручонку, то на обложку. Затем он перехватывает мохнатое запястье яйца, отнимает его ладонь от книги и отправляет ее восвояси, то есть на пол. В глазах Айзека явно читается: «Руки прочь». Яйцо на удивление понятливо моргает, кивает в сторону книги и буравит его не менее многозначительным ответным взглядом: «Читай».

– Хочешь, чтобы я тебе почитал?

– Д’а.

Айзек вскидывает одну бровь. Д’а. Что-то новенькое.

– Ладно, – соглашается он. – Могу и почитать.

Он открывает книгу на первой странице, откашливается, откидывается на спинку рабочего кресла Мэри и в лучах уползающего за горизонт солнца начинает читать.

– Какая шубка золотая, – декламирует Айзек.

– Бабаа субба жолобаа, – повторяет яйцо.

Оно говорит медленно, с огромным трудом, старательно выговаривая каждый слог каждого исковерканного слова. Айзек вскидывает вторую бровь. На мгновение он теряет дар речи. Яйцо тоже замолкает – только нетерпеливо хлопает глазами. Айзек качает головой и продолжает.

– Какие черные глаза.

– Бабии собыи блажа.

– Живут гиббоны на деревьях.

– Жибуб биббоуы ба диэбя.

– Глядят ночами в небеса.

– Бидяд басаби б бебеса.

Следующая страница дается им легче. Они входят в ритм. Вечер окончательно скатывается в сумерки, но они едва это замечают. Импровизированный урок английской словесности заканчивается вместе с книгой. Они спускаются вниз и устраиваются перед телевизором, чтобы посмотреть «Помни». Мэри не раз замечала, что по-настоящему счастливым Айзек становился лишь в те моменты, когда был при деле. Даже если в роли дела фигурировало распутывание ее цепочек или попытка научиться различать всех проживающих по соседству белок, за жизнью которых можно было наблюдать из кухонного окна, по данным Айзеком же именам. Царящий в его голове хаос направлялся в конструктивное – ну, или по крайней мере в занимавшее его – русло. Что ж, раз яйцо возжелало выучить английский, пришло время прислушаться и к этому совету Мэри. Возможно, уже завтра утром они возьмутся за алфавит. А на следующей неделе, глядишь, и до прописей доберутся. Айзек радуется перспективе отвлечься – в первую очередь от мыслей, мучающих его в зияющей пасти рутины между сеансами терапии и истериками. К тому же, если ему удастся научить яйцо членораздельной речи, он, вероятно, наконец обзаведется настоящим собеседником. Возможно, он даже узнает, откуда оно прибыло. Он вспоминает то, что ему привиделось на кухне. Его мысли дрейфуют меж далеких планет и неведомых миров. Он размышляет о своих попытках убежать. Может быть, если яйцо научится говорить, Айзек сможет поведать ему, куда и от чего он убегает, когда его воспоминания коченеют и разум отказывается воспринимать действительность. Может быть, если Айзек и яйцо найдут общий язык, он наконец-то сможет признаться.

Реальность хрупка. Ее скорлупа трескается от самого нежного прикосновения. Как бы Айзек ни старался убедить яйцо в том, что он встал на путь исцеления, яйцо видит его насквозь и не сомневается: Айзек притворяется. У яйца не бывает провалов в памяти. Его разум остер как бритва. И самым интригующим из всех детективных сюжетов, которые Айзек ему показывал, по-прежнему остается загадочная история Айзека Эдди. Яйцо внимательно наблюдает за ним. Яйцо замечает, что, несмотря на предполагаемую рассеянность, Айзек никогда