ему пришлось отбиваться от напористого лохматого немолодого автора толстенной книги про говорящих лисиц. А уж оставшись у столика с напитками в компании пластикового стаканчика с теплым просекко, он и вовсе не сводил с нее глаз. Наконец их взгляды встретились. Мэри улыбнулась и подошла к Айзеку:

– Ну что, сбежим отсюда?

– Думал, ты никогда не предложишь.

А потом? Потом они оказались в одном из старомодных винных баров Ковент-Гардена[44]. В притулившемся чуть дальше по улице «Уэзерспунс»[45] выпивка стоила раза в три дешевле, зато Айзек смог козырнуть своей галантностью, угостив даму в дорогом заведении. Они устроились за тускло освещенным столиком в задней части помещения и принялись заполнять пробелы.

– А почему ты решил стать иллюстратором? – спросила Мэри.

– Не хотел взрослеть и искать настоящую работу.

– Молчал бы! – возмутилась она. – Это настоящая работа!

– Моя мама с тобой бы не согласилась.

– Думаю, наши мамы нашли бы общий язык. – Она глотнула вина и улыбнулась.

– А ты почему взялась за детские книги?

– Они не детские. – Мэри погрозила ему пальцем. – Просто они нравятся детям.

– Прости. Итак, почему же ты взялась за книги, которые нравятся детям?

– Потому что у детей отличное воображение, – ответила она. – Они умеют видеть свет даже в самые темные времена.

Айзек и Мэри не могли похвастаться большим количеством точек пересечения, не считая работы. Но они были созданы друг для друга – настолько, насколько это вообще возможно. Как там говорят о противоположностях? Что-то перемкнуло в их головах, один бокал превратился в два, а два бокала – в три часа утра и пьяные поцелуи на платформе станции Оксфорд-серкус. Для первого раза вышло чересчур слюняво и совершенно неромантично. Уровень неопытных подростков? Определенно. Пожалели ли они об этом? Ни капельки. Не прошло и месяца, как их отношения приобрели статус официальных. Не прошло и шести, как они сняли свою первую квартиру – убогое пристанище на окраине Тутинг-Коммонса. Когда Мэри начала уставать от суматошной и выматывающей городской жизни, Айзек с готовностью подставил ей плечо – а она была его опорой, пока он сидел без заказов и не мог выплачивать ипотеку за новый загородный дом. Они всегда прикрывали друг друга. К моменту публикации их первой совместной книги они уже жили в этом самом доме. К моменту публикации второй – успели пожениться. Он так и остался городским парнем из Ламбета[46], а она – деревенской девчонкой с Лох-Ломондского[47] побережья, но здесь, в этом идеальном, принадлежавшем только им мирке, они могли быть другими. Единым целым. Пока смерть не разлучит их.

По возвращении домой Айзек скидывает ботинки и снова запирается на цепочку. Только потом он снимает рюкзак и расстегивает большое отделение, позволяя яйцу выбраться на нижнюю ступеньку лестницы.

– Ты сегодня молодец, – расщедривается на похвалу он.

Яйцо разматывает руки и потягивается, словно разминая затекшую спину.

– Спасибо за компанию. Я бы не справился без тебя.

Яйцо молча смотрит на него, хлопая глазами. Айзек не уверен, понимает ли оно его слова.

– Чем займемся? – тем не менее интересуется Айзек. Он всегда повышает голос, обращаясь к яйцу, – так ласково люди обычно разговаривают с кошками, собаками и маленькими детьми. – Посмотрим фильм? Разогреем фасоль? Ляжем поспать?

На все его предложения яйцо только отрицательно качает головой. Потом оно поворачивается и начинает с трудом взбираться вверх по лестнице. На каждую ступеньку у него уходит секунд по тридцать, и с каждой оно грозится сорваться и поскакать вниз, будто мячик-попрыгунчик. Айзек искренне впечатлен. А еще измотан. Он отворачивается от яйца и осматривает коридор, старательно избегая своего отражения в зеркале. Его взгляд упирается в закрытую кухню, где все еще царит беспорядок, потом перескакивает на жестяную коробку из-под печенья, виднеющуюся на каминной полке из-за распахнутой двери в гостиную, и скользит дальше, вверх по лестнице, по темным углам площадки и запертым комнатам. Яйца нигде не видно. Айзек хмурится и сжимает здоровую ладонь в кулак.

Бах.

Звук доносится откуда-то сверху.

Бах.

Айзек мчится наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и чуть не падает на лестничной площадке. Едва удерживаясь на ногах, он все же тормозит и с облегчением обнаруживает, что яйцо не там, где он боялся его обнаружить, – не на третьем этаже. Его нет ни в спальне, ни за занавеской в ванной. Айзек в замешательстве. Он переводит дыхание и, хмурясь, начинает озираться по сторонам. Обездвиженные пальцы его поврежденной руки подергиваются, как у готового выхватить револьвер ковбоя. Стараясь дышать потише, он ждет, когда звук повторится.

Бах.

Яйцо безобразничает где-то за его спиной. В кабинете Мэри. Мрачнея, Айзек разворачивается и толкает дверь. Яйцо и правда здесь – и не обращает на него никакого внимания. Оно слишком занято разбрасыванием по комнате книг из высокого книжного шкафа.

Бах.

Месяц назад Айзек взбесился бы, обнаружив яйцо в кабинете. Он ухватил бы его за мохнатую белую шкирку и выставил бы со словами: «Даже мне нельзя входить в святую святых Мэри». Сейчас он этого не делает. Сегодня он спокойнее, чем обычно. Он не готов списать свой благодушный настрой на старания доктора Аббасс – и списывает его на закат. Вступающая в права весна разливается по небу розовато-оранжевым светом, который проползает в кабинет через окно, минуя все еще подтянутые к карнизу жалюзи. Айзек резко выдыхает через нос и выбрасывает из головы все треволнения – он не думает ни о чем, кроме яйца и глухого стука, с которым книги ударяются о пол.

– Ну и зачем тебе сюда? – наконец интересуется он.

Яйцо поднимает на него взгляд, затем снова смотрит вниз. Молча уставившись на книги на полу, оно напоминает выглядывающего из-за собственного круглого пузика детеныша орангутанга. В комнате царит мертвая тишина – Айзек готов поклясться, что, проходя мимо, он слышит, как шуршат, отползая в сторону, старые, задубевшие листы бумаги на столе, и замечает, как подрагивают развешанные по стенам рамки. Айзек вздыхает и оглядывается в кабинете. Он позволяет себе это сделать впервые за долгое время. В конце концов, это было ее пристанище – нечего ему тут оглядываться. Айзек всегда считал себя приверженцем творческого беспорядка и в рабочем пространстве не нуждался. Он раскидывал наброски по всему дому, а лучшие свои иллюстрации и вовсе создавал на водруженной на коленку книге, коротая время в автобусах, перекусывая в забитых кофейнях или скрючившись на диване перед телевизором. А Мэри? Мэри любила порядок – и кабинет был ее цитаделью.

Яйцо снова поднимает глаза на Айзека и, приподнимаясь