Очень тщательно он выговаривал слова, будто боялся, что я неуслышу.

Он был прав. Ardeur имел привычку затоплять весь мир, и моюлогику вместе с ним. Но во мне жил не только ardeur – был во мне и другойголод, и не один. Чтобы вызвать их, я когда-то должна была открыть метки кРичарду, Мике или Натэниелу, но сейчас я знала, что этого не нужно. Зверя яполучила не от них, он жил где-то во мне. И оттого, что у него не было выходанаружу, не было способа приспособить под свой голод мое тело, он не становилсяменее реальным.

Я закрыла глаза и погрузилась в себя, будто метафизическуюруку сунула в мешок, ища там, что мне нужно. Огги непреднамеренно мне помог –он рывком поднял меня с колен, стиснув мне руки выше локтей. Это было больно,но сосредоточения боль не нарушила – зверь любил гнев. Гнев и боль значили, чтонадо драться, а драться мы с ним умели.

До сих пор пробуждение зверя бывало постепенным процессом, асейчас – будто выключатель в голове щелкнул. Секунду назад это была я, вследующую секунду – нечто, не думающее о сексе и даже о пище. Бегство, толькобегство!

Я завопила ему в лицо – бессловесным воплем ярости. Ондернул меня ближе к себе, схватил за волосы и попытался поцеловать, но позднобыло для поцелуев, для многого, очень многого было поздно.

Я его укусила. Всадила зубы в пухлую нижнюю губу. Хватка наволосах причиняла боль – он пытался держать мне голову, лицо, рот; не моготорвать меня от себя, пока я не прокусила ему губу, и он это знал, потому чтовторая рука схватила меня за челюсть, как хватают животное, возле суставов, инажала внутрь. Если хватит силы, можно не дать животному сомкнуть челюсти, еслихватит силы, можно его оторвать от себя.

У него хватило силы, чтобы я не откусила ему губу, но и все– если только он не хотел ломать мне челюсть. А я все пыталась его укусить, ион не давал мне. Если бы во мне осталось достаточно от человека, я быпопыталась достать пистолет или нож, но мысли об оружии я оставила, когда выпустилазверя. Ногтями я вцепилась ему в руки, располосовала в кровь, пытаясьосвободиться.

Ему оставалось меня изувечить – или отпустить. Но была унего еще одна возможность, и он ею воспользовался: ударил меня еще однимвзрывом силы. Он снова пробудил ardeur, утопил моего зверя в желании и вкаких-то еще эмоциях, связанных со спариванием лишь частично. Если бы он, каклюбой другой вампир линии Белль, влиял на меня только физически, зверь бы неушел, но у него сила Белль была какой-то более… человеческой, не простовожделение, но любовь. У него была сила заставить меня его любить. Зло – этоеще слабое слово для того, что он со мной сделал. Потому что в этот момент ялюбила его, любила целиком и полностью. И только остаток трезвого рассудкамолил: Пусть это не будет навсегда.

Я опустилась на колени, вытягиваясь навстречу этим губам,которые пыталась откусить лишь секунду назад. Я дала ему поцелуй, которого онхотел. От свежей крови поцелуй не стал ужасен, он ведь был вампир, и… розы,розы в воздухе, будто удушающий одеколон. Я тонула в этом запахе, и когда яцеловала его, кровь имела вкус роз.

Огги отдернулся прочь:

– Розы! Боже мой, у тебя вкус роз… – онотодвинулся взглянуть мне в глаза, и лицо его исказилось страхом: – Глаза,Анита! Что у тебя с глазами…

Я уже видела у себя на лице глаза Белль Морт. Светло-кариеглаза, как темный мед, наполненный огнем. И я смотрела ее глазами на Огги, иона его тоже видела. Когда ее темный свет наполнял мои глаза, она видела все,что вижу я.

И в голове у меня раздался ее шепот:

– Неужто ты думала, что раз Жан-Клод стал sourdre desang, ты окажешься вне моей власти, Анита?

Вообще-то я так и думала, и она это знала. И еще ей это былосмешно до чертиков.

– Чего ты хочешь? – спросила я.

Страх шампанским играл у меня в теле, и ardeur, зверь и всевообще было смыто его приливом.

Она смотрела на Огги, стоящего перед нами на коленях, и язнала, чего она хочет. Я ощущала ее сожаление, сожаление, что Огги ушел с ееложа, от ее тела.

– Но ведь ты его изгнала, – сказала я.

– Не входи в мои мысли, Анита.

Она сидела на краю огромной своей кровати с четырьмястолбиками. Я когда-то видела эту кровать в воспоминаниях Жан-Клода. Онасвернулась на ней; белая рубашка, сотни лет назад вышедшая из моды, скрывалароскошь ее тела, и она казалась крошечной, как дитя, прильнувшее к резномудереву. Богатая волна темных волос струилась с ее головы, длиннее моих – и явпервые поняла, что мы хотя бы поверхностно похожи. Миниатюрные брюнетки сбледной кожей и карими глазами.

– Я была первой красавицей всей Европы; как смеешь тысебя со мной сравнивать?

Сила ее хлестнула меня резким ударом кнута.

– Прости меня, – сказала я, поскольку не имела ввиду неуважения. Я же не хотела сказать, что у нас с ней одинаковая красота –только черты общие.

Эта мысль ее смягчила, но заодно напомнила ей о том, зачемона вообще вошла в меня. Плохо.

– Огюстин, – сказала она, и голос ее лилсямурлыканьем куда ниже, чем мой обычный голос.

Это не был в точности ее голос, потому что пользовалась онамоим горлом, но моим голосом он тоже не был. Хотя этот голос был достаточноблизок к ее, чтобы у Огги глаза полезли из орбит и он стал бледнее смерти. Непомню, чтобы мне приходилось видеть, как бледнеют вампиры.

– Как это может быть? – прошептал он.

– Ты меня позвал, – ответила она моимигубами. – Твоя сила и твоя кровь воззвали ко мне.

Он проглотил слюну, шевельнув при этом губами, и кровь унего потекла быстрее. Укус заживал на глазах, но все еще кровоточил.

– Я не хотел…

– Ты принудил ее любить себя, Огюстин, как пыталсязаставить меня. Но никто, никто не может заставить Белль Морт.

– Прости меня. Я не знал, что может сделать моя сила.

Он прошептал это, все еще держа меня за руки, но куда какнежнее. Настолько слабо, что могла бы легко освободиться, но слишком поздно, чтобыэто могло что-то значить. У нас тут были проблемы побольше ardeur'а.

– Но я могу насладиться этим здесь и сейчас, и это не явлюблюсь в тебя, а она. Это причинит страдание ей, и Жан-Клоду. И дажетебе. – Она засмеялась на своей кровати за сотни и сотни мильотсюда. – Реквием, когда вызывает телесное вожделение в своей жертве,вызывает его и в себе. Точно так же, когда ты заставляешь женщину полюбитьсебя, ты влюбляешься в нее в ответ. Такова природа нашей линии, что силы нашиобоюдоостры.

И снова я ощутила в ней сожаление. И поняла в этот момент,что когда Огги использует свою силу полностью, эффект получается не временный.

– Да, Анита, – сказала она у меня в голове, сидяна своей кровати при свете факелов. – Эффект полностью постоянный, могутебя заверить.