– Значит, ты любишь…

Она снова хлестнула той же резкой силой. Это меняостановило, и сказала она:

– Все любят Белль Морт. Все меня обожают. Это мояприрода – быть любимой.

Но я слишком часто была к ее разуму слишком близко, чтобы непонять куда лучше, что она говорит на самом деле.

– Вожделеют. Все вожделеют к Белль Морт.

– Любят, вожделеют – разница в словах, а смысл один.

Но мы были слишком сильно связаны: она знала, что я по этомуповоду думаю – что любовь и вожделение совсем не одно и то же, и эта мысль былатак отчетлива, что она ментально споткнулась – я ощутила ее сомнение, наполмгновения она усомнилась. И это не я посеяла в ее уме зернышко сомнения. Оноуже там было, с тех пор как много веков назад Жан-Клод и Ашер покинули еедобровольно.

– Они вернулись ко мне, Анита, не забывай. Они жить немогли без Белль Морт!

Она стояла на коленях на своей кровати, и лицо былопрекрасно в гневе. Но я знала лучше многих, что там за этим гневом. За ним былстрах.

– Хватит! – крикнула она, и у меня в голове отдалсяэтот крик, а Огги он ударил как кулак.

Огюстин покачнулся, стараясь не упасть, удержать меня, носила ее уже захлестнула нас, ее версия ardeur'а – исходная. Все, что исходилоот Белль Морт, это были всего лишь клочки ее силы. Мы все были ее отражением. Асейчас оригинал ревел надо мной, рвал вопли из моего рта, и Огюстин мне вторил.

Ее сила рвалась из нас, рвалась заполнить зал и тронутьвсех. Огги отгородил ее стеной и всю свою волю, свою мощь как мастера городабросил на то, чтобы удержать ее, но долго стена продержаться не могла. Япопыталась вызвать некромантию – мне удавалось когда-то изгнать Белль, носейчас я не могла заглушить ardeur. Пока этот вопрос не будет решен, от менятолку мало.

Огги обрел дар речи раньше меня.

– Все вон, вон! Мы это долго не удержим, оно всюкомнату заполнит!

– Это же передается прикосновением, – сказал Мика.

Огги покачал головой:

– Это не ardeur Жан-Клода, это от Белль. Достаточностоять рядом. – Он содрогнулся, плечи у него ссутулились, будто поддаваясьпод огромной тяжестью. – Сэмюэл, уводи своих. Ты не знаешь, что эта штукаможет тебя заставить делать.

У меня за спиной прозвучал голос – с гораздо более сильнымфранцузским акцентом, чем я привыкла слышать.

– Огюстин, что ты сделал с ma petite? Сила,давление… – Я обернулась к нему, и он замолк. – Белль Морт.

Это было сказано без интонаций, будто он подавил все эмоции,которые это зрелище у него вызвало.

Одет он был в свои фирменные цвета – черный и белый. Курткачерного бархата едва доходила до талии. Белые кружева сорочки выплескивалисьнаружу из середины этой черноты – у шеи их держала камея, один из первых моихподарков Жан-Клоду. Кожаные штаны будто обливали ноги. Черные сапоги до колен –пожалуй, из самых простецких, что у него есть, но в его теле, скользящем к нам,ничего простецкого не было. Мы обе слишком хорошо знали возможности этого тела,чтобы купиться на такой камуфляж – потому что соединялись в некое «мы». Ипоскольку существовало это «мы», она знала, почему Жан-Клод убрал в хвост черныекудри. Она знала, почему одежда была элегантна, но из наименее дорогих вещейЖан-Клода. Почему почти не было на нем украшений: он хотел явиться таким, какимего видели когда-то приехавшие в гости мастера. Он хотел спрятать свою суть,оставить простор для догадок о том, какова его сила. Это была игра, с которой яне согласилась – по-моему, это значило их провоцировать: дескать, поглядите,какой я слабый, давайте, давите меня. Жан-Клод на это ответил, что никогда ненарывался на неприятности оттого, что скрывал от других мастеров какие-либосвои способности. Этот образ действий в прошлом спасал ему жизнь.

Она использовала меня как рупор:

– Вижу, вижу тебя, Жан-Клод. Все эти простенькие игрыне скроют тебя от Белль Морт. Но ты прав, что пришел ко мне таким скромным – ялюблю скромность в мужчинах.

Я смотрела на него глазами Белль Морт, а она смеялась,смеялась, смеялась на своей огромной пустой кровати. Пустой. Это с каких же порБелль спит одна? От этой мысли она снова запнулась – всего миг нерешительности,но Жан-Клод им воспользовался и подошел ко мне сзади, бархат и кожаная гладьего тела обернули меня, и они с Огги смотрели друг на друга.

Белль во мне заревела, но в некотором смысле свой момент онаупустила. Жан-Клод – sourdre de sang, а я – его слуга-человек. Когда мысоприкасаемся, она не может обратить меня против него. Но она оставила нампрощальный подарок – ядовитый шепот у меня в мозгу.

– Ты – sourdre de sang. Ты можешь меня прогнать, но несможешь исправить, что начал Огюстин. Когда я уйду из ее разума, ardeurостанется. Он охватит вас всех троих, и вы такое будете втроем вытворять, чегоуже веками не делали.

Она была у меня в голове, и потому я не смогла скрыть, чтовпервые слышу о более чем дружеских отношениях Огги и Жан-Клода. За много тысячмиль она засмеялась в освещенной свечами спальне, заговорила моими губами,альтовым этим мурлыканьем, пытавшимся выйти из моего рта.

– О, Жан-Клод! Ты не сказал ей, что вы с Огюстином былилюбовниками?

Жан-Клод застыл возле меня неподвижно, будто дыхание затаил.Я поняла: он ждет от меня реакции на ее слова. Он ждал, что я разозлюсь, и ещеусугублю грядущую катастрофу. Но я всех нас удивила.

Я не была шокирована. Уж не знаю, почему, но не была. То,что он достался мне не девственником, я знала. Даже знала, что у него были идругие любовники, кроме Ашера. Конечно, знать это абстрактно было совсем не то,что видеть такое свидетельство на коленях перед собой, держащее тебя вобъятиях.

Я посмотрела на Огги, ожидая, что это меня расстроит, но толи его сила что-то сотворила со мной, то ли я разделила эмоции Жан-Клода илидаже самой Белль. Как бы там ни было, а я смотрела на стоящего передо мноймужчину, видела контур его лица от виска до подбородка – штрих тонкой умелойкисти. Огонь в темно-серых глазах угас: страх и чужая воля пригасили кое-какиеиз его вампирских умений. Но пусть в этих глазах ничего не было, кроме негосамого – я не могла отвести от них взгляда. Даже не в кружеве черных ресницбыло дело, не в бездонном цвете, показавшем мне, что серый может быть не хужесинего, – во взгляде этих глаз. Он смотрел на меня глазами утопающего.Такая боль, такое ощущение потери было в этом взгляде, что у меня горлоперехватило. Моей реакцией на это было сочувствие, Белль оно было незнакомо.Она радовалась, невозможно радовалась, что после стольких лет разлуки он привиде ее глаз все еще испытывает такую боль. Она и хотела, чтобы ему былобольно, чтобы он страдал, чтобы чувствовал себя изгнанником, исторгнутым из раярукой мстительного бога – ну, в данном случае – богини.