«Мы его не предписываем административно, и никакими административными мероприятиями мы не будем добиваться его утверждения в жизнь».

Никогда Ф. В. Гладков не относился к социалистическому реализму как к чему-то неожиданному, как к свалившемуся на голову приказу. Наоборот, он нашел в новом термине удачную формулировку положений, к которым пришел сам, в результате собственных исканий, ошибок и опытов, задолго до 1932 года.

В письме на мое имя от 10 марта 1948 года Федор Васильевич писал:

«Социалистический реализм я считаю... порождением советской культурной революции. Пусть корни его — в творчестве Горького, но создан он практикой советского искусства. Без ложной скромности могу просто сказать, что за этот метод я боролся с первых же шагов своей литературной деятельности. В двадцатых годах я много страданий перенес за этот метод со стороны рапповцев. Мои статьи и речи подвергались страшным нападкам и оболганию. А ведь тогда проповедовался «метод Толстого, как «столбовая дорога советской литературы», отвергался революционный романтизм, как другая ипостась реализма... и я был очень рад, когда один из критиков в своей статье, кажется, о партийности литературы («Новый мир»), приводит мои формулировки от 1925 года... Я напряженно искал такую форму, которая соответствовала бы настроению революционной борьбы за социалистическую жизнь, и нащупал это в «Цементе», который писался как лиро-эпическая поэма... А партийность литературы — это наша целеустремленность».

Ф. В. Гладков подчеркивал художественную специфичность понятия «социалистический реализм», как и понятия «пролетарский реализм», которым он пользовался в 1925 году.

«По своим творческим установкам я тогда восставал против порочной периодизации в истории советской литературы — против перенесения в литературу хозяйственной терминологии, как «восстановительный» период, «период реконструкции» и т. д. Строго говоря, у нас не было восстановления старого, не было ремонта[23]... а были периоды строительства социализма во всех областях жизни и построение нового, большевистского сознания. С этой точки зрения и надо строить и новые изложения по истории литературы и здесь продумать историю, литературную историю».

Нет надобности в воспоминаниях подвергать теоретической оценке все особенности взглядов Ф. В. Гладкова на социалистический реализм. Здесь важно другое — Федор Васильевич нашел в предложенном термине весьма удачное определение и для собственной художественной платформы, и для того, что иногда именовалось «столбовой дорогой» пролетарской и вообще социалистической литературы.

Федор Васильевич весьма энергично возражал против механического употребления терминов. «Пока проблема социалистического реализма является еще проблемой совершенно необоснованной теоретически, надо прежде всего открыть длительную дискуссию для того, чтобы вскрыть и развить это понятие. Много говорилось в прошлом о реализме вообще, о психологическом реализме, о романтизме. Но я с полным правом заявляю, что эти понятия принимались механически, без всякого теоретического обоснования, как и положение о диалектическом материализме в художественном творчестве».

У самого Федора Васильевича основные принципы художественного метода были продуманы, и он изложил их в своей речи на первом пленуме Оргкомитета:

«Я думаю, что задача художника, который поставит в основу своего творчества социалистический реализм, — прежде всего быть не только живописцем, не только изобразителем тех твердых напластований, которые остались от прошлого, но в большей степени быть поэтом, творцом, изобразителем тех новых ростков, которые созданы нашей пролетарской революцией, тех ростков будущего, которые заставляют нас двигаться вперед. И когда мы наблюдаем процесс движения жизни, процесс творчества наших масс, процесс, которым руководит наша партия, мы видим поднятые огромные творческие силы, которые находятся в бурном устремлении вперед, новые, социалистические формы труда — энтузиазм, героизм. И с этой точки зрения социалистический реализм смыкается с романтикой пролетариата, с его волевым бурным устремлением вперед»[24].

Разъясняя особенности уже определившегося основного метода художественного творчества советской литературы как последователь Горького, Гладков в то же время не отказывался от своих, свойственных только ему творческих особенностей, он не теоретизировал абстрактно, а исходил из собственного опыта. Всем тем, о чем он говорил на пленуме, он руководствовался в работе над «Энергией», романом, созревшим именно в эти годы.

Роман печатался в «Новом мире» и обратил на себя внимание.

Однако на оценку его легла тень внутрилитературных отношений. Пленум весьма заметно ограничил и даже подорвал старую групповщину, но все же ослабевшая ее инерция продолжала действовать (о чем, кстати, Федор Васильевич предупреждал в своей речи).

Роман был посвящен Горькому, но Алексею Максимовичу он не понравился, в первую очередь своим языком. Отношение Горького было использовано некоторыми критиками для того, чтобы совершенно зачеркнуть значение романа и тем самым оправдать старое отношение к Гладкову да заодно морально обезвредить одного из своих противников.

Любопытно отметить отношение к роману Андрея Белого. Один из вождей символистов, мистик и теософ по прошлой своей выучке, он на пленуме заявил о своем желании «с головой служить делу социалистического строительства». Андрей Белый стал интересоваться эстетическим смыслом нового, индустриального века. Своим ученикам-поэтам он стал подсказывать производственные темы, толкая их к новым формам, способным выразить в искусстве поэтический смысл экономических отношений и ритмы машинной техники. Белый искал новой красоты, новых ритмов, новых сочетаний образов, способных выразить красоту нового, недостаточно понятного ему века. Может быть, через новую эстетику думал он приобщиться к новой, неожиданной правде, разметавшей, как карточный домик, все его старые мировоззренческие хитросплетения. С этой точки зрения он подошел и к «Энергии» и нашел в ней, с неожиданного ракурса, значительные и поучительные достоинства.

Однако в целом весы начинали клониться не в сторону «Энергии», что волновало и мучило Федора Васильевича. Критику художественных недостатков своего нового произведения он, как это ни было ему прискорбно, переносил и принимал, что доказал последующей переработкой его. Но внелитературные политические цели полемики ранили его чрезвычайно, особенно потому, что все это происходило после ликвидации РАПП.

В разгоревшийся спор решил вмешаться А. И. Стецкий[25]. Но тут разыгрался осложняющий эпизод. Стецкий напечатал свою рецензию не в «Правде», а в «Известиях», да еще подписавшись инициалами. Эпизод этот не остался скрытым от литературной и партийной общественности. Выступление Стецкого в качестве критика — частного лица — было истолковано злопыхателями как отрицательное отношение партии к роману.

Вскоре «Правда» разъяснила отношение к роману. В один довольно-таки поздний вечер меня вызвали в редакцию и спросили, как я отношусь к «Энергии». Я рассказал. Мне предложили зафиксировать сказанное в форме статьи. Статья была напечатана без подписи, как редакционная, под названием «Литература и строительство социализма», в номере от 11 июля 1933 г.

Федор Васильевич заметил, что статья не закрывала возможностей для дальнейшего обсуждения романа, как не прошли мимо его внимания и