бескомпромиссной внутренней сегрегации, то есть к проведению строгих и жестких/жестоких границ и исключений, приводящих к политикам и практикам выявления «серии внутренних других» (термин А. Норваль). Так, например, София Павлычко, инновационно открывая ключевую роль культуры модернизма в украинской литературе, радикально и революционно стремилась подчеркнуть вторичность и незначительность для украинской культуры: 1) народно-демократической традиции (начиная с главного украинского классика Т.Г.Шевченко!)[272] и традиции своей собственной 2) украинской советской номенклатуры (отец Соломин Павлычко – классик украинской советской литературы Дмытро Павлычко, как известно, был и членом КПСС, и ЦК ЛКСМУ, и депутатом Верховных Советов СССР и УССР).

В то же время, несмотря на политики внутренней сегрегации, альтернативная постколониальная история украинской культуры, разрабатываемая представителями украинского постколониализма, при всем драматизме является скорее все-таки оптимистической историей, в которой украинцы не выступают только жертвами советского тоталитаризма или трагического Голодомора, как это артикулируется на уровне официального государственного дискурса в Украине, в частности, Ющенко. В этой оптимистической истории, несмотря на то, что «украинцев …, по словам О.Забужко, так долго приучали не любить себя, так долго вбивали им в сознание, что они недалекие, недотепные («слегка придурковатые», по словам одного экс-президента), ни на что не способные, одним словом, полные тебе неудачники истории…»[273]), они – как «новорожденная политическая нация»[274] – в итоге побеждают российский имперский тоталитаризм. Ибо всегда – за счет сохранения и воспроизводства своего «тайного» кода – украинская нация, по утверждению украинских постколониальных теоретиков, никогда не воспроизводила в себе черты патологического антропологического типа homosovieticus, характерного для российских имперских колонизаторов. И даже если носителей и носительниц «тайного» украинского культурного «кода» в условиях тоталитаризма принуждали быть коммунистическими и комсомольскими активистами, они всегда (по своей биологической, «духовно-кровной» сути) тайно оставались украинским патриотами, тайно отвергающими все тоталитарно-советские идеологические установки.

В контексте развития украинского постколониального проекта в книге историка В. Маслийчука Провинция на перекрестке культур: исследования но истории Слободской Украины XVII-XIX ст. на основе малоизвестного архивного исторического материала представлена альтернативная посттравматическая версия украинской истории. Согласно гипотезе Маслийчука, по своей генеалогии украинская национальная субъективность является не шляхетно-рыцарской, а гораздо более прогрессивной – кочевой, или номадической (в знаменитых терминах Ж. Делеза и Ф. Гваттари). В доказательство Маслийчук приводит, во-первых, прогрессивные факты украинского женского номадизма (номадическо-свободные и массовые стратегии «бегства жен» в Украине, номадического женского пьянства в «шинках» наравне с мужчинами, легитимной женской публичной речи – бранной «лайки» и др.), и, во-вторых, репрессивные по отношению к свободному политическому козацкому мужскому номадизму практики фукианской «нормализации», осуществлявшиеся посредством добавления к номадическим прозвищам украинских Козаков нормализующих суффиксов «ський»/«цький», характерных для фамилий чужеродной польской шляхты. А иногда – и вовсе полной замены украинских номадических козацких прозвищ/кличек на польские, «нормализующее» и репрессивно закрепляемые практиками польской демократической, в отличие от имперской российской, шляхетской геральдической традиции.[275]

Однако в результате постколониальных трансформаций украинской субъективности, произошедших в ходе майданных революций, в Украине, как считает О. Забужко, «изменилось не только массовое сознание, но и массовая энергетика»,[276] наполненная «живой энергетикой революционной толпы».[277] Основным качеством новой постколониальной украинской субъективности становится, по мнению О. Забужко, мощный креативный потенциал, репрезентированный в телесном языке революционного Майдана – прежде всего в революционном песенном фольклоре.

«Разом нас багато,

Нас не подолати …

… Пишу – и непроизвольно начинаю раскачиваться за компьютером в том самом ритме, в котором в ноябре-декабре раскачивалось поющее плечом к плечу полночное людское море, осветленное огнями походных костров и оранжевых знамен…», – с гордостью за практики коллективного творчества масс, отказавшегося от украинского национализма 90-ых годов, всё еще сохраняющего, по мнению писательницы, связь с тоталитарной Россией,[278] за новое постколониальное коллективное пение и танцы на Майдане в период «Оранжевой революции» пишет О. Забужко.[279]

Логическое противоречие этой альтернативной постколониальной версии украинской истории обнаруживается, на наш взгляд, в том, что практики революционного политического популизма майданных революций (как построения демократических цепочек эквивалентностей) маркированы как практики политического аристократизма (т.е. консервативного индивидуализма).

Одновременно в постреволюционный период постколониальные идеологи новых пост-майданных историй фиксируют другой, хорошо изученный в исследованиях национализма феномен. А именно, что после того, как происходит радикальная трансформация «массы» в «нацию» как восстановление утраченной «шляхетной» национальной идентичности и новорождение нации как «прекрасной»,[280] когда украинская нация уже навсегда перестает быть «нацией жертв и выживающих»[281] и «Украина после веков полных поражений впервые наконец ощутила себя нацией на подъеме»,[282]пережила «момент духовного рывка «над собой», освобождения от всех страхов и принуждений»,[283] новая националистическая история Украины – как и все другие истории освобождения – вдруг завершается. Наступает так называемое «утро после» (С.Жижек), или «сумерки майдана» – или, как с горечью констатирует О. Забужко: «Была революция. Был народ. Были жертвы. Были герои.

А остались – только политики с бесстыдно, по-эксгибионистски вываленными перед нашими глазами нечистотами своей политической кухни…

Нация с «отбитой» исторической памятью (нужно отдать должное – ее нам очень долго отбивали!) в очередной раз спускает в канализационную трубу свою историю …».[284] Украину, ощутившую себя на Майдане «европейской нацией», так и не включили в ЕС и даже не приняли в НАТО. В результате вновь обретенная аристократическая/шляхетная украинская идентичность так и не получила европейского признания…

И в этой постреволюционной политической ситуации необходимо в терминах постколониальной теории назвать политические причины того, «что случилось?».

Отвечая на этот вопрос, феминистская писательница и поэтесса О. Забужко, во-первых, с сожалением отмечает тоталитарное сознание украинских интеллектуалов, которые все еще страдают «каким-то генетически запрограммированным порогом страха перед властью»[285] и поэтому «очень мало сделали для того, чтобы подать Западу правдивый прямой голос про свою страну»,[286] в отличие от самой Забужко, которая в своих многочисленных интервью западной прессе уже в период первой майданной революции не уставала сообщать об угрозе российской агрессии («… в украинских аэропортах садятся российские военные самолеты…», с ужасом пишет она;[287] «Во вторник вечером украинцы услышали первые вести про русский спецназ, размещенный в здании президентской администрации в центре Киева. Переодетые в украинскую форму спецчасти принадлежали к тем, которые прославились боевыми действиями в Чечне.»; «Призрак тоталитаризма уже бродит по Европе»;[288] ««Они» [НКВД-КГБ. – И.Ж. С.Ж.] действительно возвращаются – они уже тут, на пороге наших дверей».[289] и т.п. и т.д.).

Во-вторых, она с сожалением констатирует тоталитарное сознание самих украинских народных масс, не осознающих, в отличие от «народного президента» В. Ющенко, что подлинная сила