Закончив свой адский труд, за который он сто раз пожалел, что взялся, Костя прислушался. В сестринской было тихо.

Он тихонько вошел. Надя спала, по-детски прерывисто всхлипывая во сне.

Смотреть на спящую девушку было немного неловко, и Костя не знал, зачем продолжает это делать. Будить ее, чтобы снова погрузить в горе, рука не поднялась. Он немного еще постоял, огляделся, снял с верхней полки шкафа одеяло, укрыл Надю и вернулся на пост, где начал расклеивать по историям анализы, попутно просматривая результаты и планируя лечебную тактику. Был большой соблазн написать заодно завтрашние дневники, но Костя удержался, зная, насколько это ужасная и верная примета. Задним числом – пожалуйста, оформляй сколько хочешь, ничего не будет, но стоит только описать будущее, как с пациентом немедленно начинают происходить если не ужасные, но как минимум непредвиденные и странные события. Поэтому непреложный закон врача – никогда не говори, что будет, а только то, что есть.

За работой он не заметил, как за окном стемнело, показался узкий месяц, а дети потребовали включить телевизор на «Спокойной ночи, малыши».

Костя послушно врубил стоящий в холле допотопный агрегат исполинских размеров. Этот телевизор от старости забыл, черно-белый он или цветной, и показывал картинку в странной зеленой гамме, но детей это не смущало. Они с упоением внимали дяде Володе, Хрюше и Каркуше, и Костя смотрел на их зачарованные лица со странным чувством. Сам он уже года в четыре полагал увлечение данной программой ниже своего достоинства. Слушал классическую музыку, пробовал играть на фортепиано под руководством учительницы Серафимы Александровны, от которой теперь помнил только задорные седые кудряшки, читал стихи Пушкина, потихоньку постигал шахматную премудрость – разве могли впечатлить такого серьезного человека глупые кукольные кривляния? И приключения неуловимых мстителей тоже не могли его впечатлить, просто не имели права. Так же как и низкопробные комедии с Луи де Фюнесом были не для него. Только Кировский театр со своими непревзойденными операми и балетами! Драматические спектакли с большой осторожностью, из литературы дозволялась только классика, и то не вся. И то не больше полутора часов в день, ибо культурный человек основное время жизни посвящает приобретению новых знаний и умений.

Наблюдая, как дети ахают в унисон происходящему на экране, Костя подумал, что, может быть, в детстве зря игнорировал низкое искусство мультиков. «Вундеркинда все равно из меня не вышло, так хоть бы порадовался», – усмехнулся он, и тут внезапно его будто пронзило ледяным копьем от мысли, что умершая сегодня на столе девочка уже никогда не посмотрит телевизор.

Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, и на секунду Костя испугался, что потеряет сознание, но быстро понял, что состояние его сродни тому, что бывает при сильной физической боли, значит, скоро пройдет.

Он подышал глубоко, встал, прижался щекой к холодному стеклу, за которым был вечер, темный, как почтовый сургуч, раскачивался под ветром одинокий тусклый фонарь, и Ян Колдунов, вместо зонтика натянувший на голову ворот халата, перепрыгивал через лужи, торопясь в соседний корпус, куда его вызвали на консультацию.

Захотелось открыть форточку и позвать товарища. Ян терял пациентов и знает, что чувствуют люди в таких случаях и что надо делать, чтобы душа перестала болеть.

– Константин Петрович, – тихонько окликнула его Надя.

Только опухший нос выдавал, что она недавно плакала. Волосы тщательно причесаны и убраны под шапочку, даже, кажется, халатик она надела свежий.

– Вы в порядке? – глухо спросил Костя.

– Да, спасибо… Извините, пожалуйста, что заснула…

– Вам это было необходимо.

– И все же столько времени потратила, простите, пожалуйста.

– Вопрос не в этом, а в том, сможете ли вы полноценно доработать смену до утра.

– Конечно.

– Вы себя не переоцениваете?

Надя улыбнулась:

– На этот вопрос разве можно правильно ответить?

– И то правда. Знаете что? Сегодня уже поздно, так что ехать домой не вижу большого смысла. Я переночую в ординаторской, а вы, если только почувствуете, что не в силах выполнять свои обязанности, сразу стучитесь ко мне, и я вас подстрахую.

– Ну что вы, зачем? Я…

– Я это делаю не ради вас, а ради бесперебойной работы отделения, – отчеканил Костя.

Надя затараторила, то ли отговаривая, то ли благодаря, но Костя не дослушал, ушел к себе. Расстелил на узком диванчике свой личный комплект постельного белья, позвонил в приемный покой, доложил, что находится на работе и, только вытянувшись на прохладной простыне, понял, как устал за день.

Повернулся на бок и вдруг первый раз в жизни понял, что не может уснуть. Ощущение оказалось таким непривычным, что Костя даже сел и потряс головой, как делают с электроприбором, когда тот отказывается работать. Не помогло.

Он встал, прошелся по ординаторской, вскипятил себе чаю… Сон категорически не шел, и Костя понимал почему, но понимал и то, что нельзя об этом думать, нельзя заглядывать в эту бездну.

Самое лучшее сейчас было бы отвлечься работой, но телефон молчал, а самому идти в приемник и в ожидании пациентов трепаться там с дежурными сестрами, как делает Ян Колдунов, Костя полагал ниже своего достоинства. Беседа там велась обычно о всякой ерунде, да и то при его появлении как-то угасала. Осторожно, стараясь не скрипеть, он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Там было сумрачно, лишь дежурный тусклый свет мигал под высоким сводчатым потолком, и на посту горела настольная лампа.

Костя подошел ближе. Надя сидела за столом с книгой, но не переворачивала страницы.

– Все спокойно, – сказала она тихо.

Он кивнул, не останавливаясь, как будто собрался на крыльцо покурить.

Спустился в санпропускник. За хлипкой белой ширмой журчал унитаз. Пахло хлоркой и тоской, и впервые в жизни Костя задумался, что ребенку должно быть очень страшно здесь оказаться.

А может быть, и ничего, просто у него самого такое настроение, что в потеках масляной краски на фанере ширмы, в вытертой до белесой тканевой основы клеенке на топчане, даже в тяжелом железном абажуре настольной лампы, во всем здесь ему видится тонкая и вкрадчивая улыбка смерти.

На секунду пожалев, что не курит, Костя вышел на крыльцо. Дождь прошел, оставив в воздухе мелкую морось и горький аромат гниющей листвы.

Где-то за корпусом прошумела по лужам машина «скорой», вдалеке мелькнул под фонарем белый халат, видно, Ян Колдунов или его дежурный коллега спешил на очередную консультацию. А так было тихо. Казалось, клиника спит, но Костя знал, что по ночам она борется за жизнь особенно ожесточенно, молча, стиснув зубы, стараясь не уступить