– Мы знакомые Дмитрия Сергеевича, – ответила я не слишком уверенно. А Володька, будто не наученный печальным опытом упоминания моей профессии, поспешил добавить:

– Мы с телевидения!

– С телевидения? – родственник Верейского оглядел нас с таким видом, будто искал телекамеры. – Но у нас тут сейчас… особо нечего снимать.

– Но мы и не собираемся! – заверила я. – Послушайте, мы правда с телевидения. Я – Ирина Лебедева, ведущая программы «Женское счастье». Вот мое журналистское удостоверение.

Он некоторое время недоверчиво рассматривал мои корочки, потом кивнул, сказал довольно безразлично:

– Ах да, я же как-то видел вашу программу.

Я почувствовала, как к горлу подступает обида. Снова не слишком ласковый прием, даже моя известность телеведущей не помогает!

– Вы знаете, мест за столом почти не осталось, – продолжал довольно сухо родственник санитарного врача. – Но вы можете покушать попозже, со следующим столом.

Мы с Володькой готовы были взвыть. Но тут, по счастью, откуда-то возник Константин Георгиевич, наш ангел-хранитель.

– Так, пришли на поминки, – сказал он. – Молодцы, очень хорошо. Борька, давай, найди им место. – И добавил, понизив голос, но так, чтобы слышали и мы: – Их так просто выгонять нельзя, это очень солидные люди с телевидения!

И Маслин, отведя мужа сестры санитарного врача в сторону, стал что-то объяснять ему на ухо. Выражение лица у того в процессе объяснений стало явно меняться, затем он, приветливо улыбнувшись и повернувшись к нам, сказал:

– Извините, маленькое недоразумение вышло. Прошу вас, проходите к столу, садитесь. Место для вас мы обязательно найдем.

Поминки проходили в гробовом молчании. Все сидели, без слов поедая блюдо за блюдом: щи, кутью, бесхитростное второе. Мама Дмитрия Сергеевича сидела почти напротив меня, и я имела возможность хорошо ее рассмотреть. Это была еще не старая женщина, худощавое и строгое лицо которой оставалось удивительно красивым, кожа гладкой, без морщин, а глаза, прежде, наверное, ясные и лучистые, теперь воспаленно красные, широко раскрытые и какие-то неживые в своей душевной боли. Одета она была в черное платье, на голове черная накидка, которую, сидя за столом, лишь чуть-чуть отвела с лица, но не сняла совсем.

Мать санитарного врача сидела почти неподвижно, словно замерев, безучастная к окружающему, машинально жевала поставленную перед ней еду, скорее для приличия, ее тарелки каждый раз уносили почти нетронутые. Она не сказала ни слова. Только раз, когда поднимали первый поминальный тост, машинально взяла в руки поставленную перед ней рюмку, пригубила прозрачную жидкость и тут же поставила рюмку обратно на стол, проронив:

– Не пил он эту гадость, Димка мой… Ни по праздникам, ни от радости, никогда не пил!

Все посмотрели на нее соболезнующе, но никто не возразил ни слова. Все продолжали есть, опрокидывать рюмки и молчать. Моя надежда узнать что-нибудь о Верейском из разговоров во время поминального обеда решительно не желала оправдываться.

Я, как и мать санитарного врача, не любившая водки, тоже поставила рюмку, едва пригубив ее содержимое. Мой Володька же долго морщился, смотрел на прозрачную и на вид такую безобидную жидкость, потом грустно-покорно вздохнул и, взяв рюмку, выплеснул ее содержимое себе в глотку, недоверчиво покосившись на меня. Но я только кивнула ему, мол, валяй дальше в таком же духе. Что ж, у мужчин так положено: перед рюмкой водки обязательно поморщиться и показать, как им не хочется пить, и только потом начать опрокидывать рюмку за рюмкой и налакаться до беспамятства. Все мужчины поступают так, и мой супруг отнюдь не исключение из общего правила.

Последовала еще одна перемена блюд, но все это столь же быстро, в полном молчании и деловито, словно собравшиеся торопились на работу. Так что через полчаса поминальный обед был уже закончен, и мы все поднялись из-за стола.

Когда гости начали расходиться и гостиная опустела, я решила было подойти к матери санитарного врача, по-прежнему безучастно сидевшей за столом, но как бы случайно оказавшийся рядом Константин Георгиевич предупреждающе взял меня за руку, сказал вполголоса, но требовательно:

– Не приставайте к ней с вопросами! Видите, в каком она состоянии, – и потянул меня к выходу в прихожую.

Я послушно закивала, удивляясь бдительности заведующего пищевым отделом, и покорно последовала за ним. Следил он за нами, что ли?

При прощании в прихожей мама санитарного врача, последовавшая за нами, вдруг разрыдалась, с плачем прижалась к груди Константина Георгиевича, тот бережно утешал ее, поглаживая трясущиеся плечи.

– Спасибо вам огромное за все, за все! – говорила она сквозь слезы. – Без вас мы не знали бы, что и делать.

Окружающие нас, еще не успевшие разойтись гости, серьезно и скорбно созерцали эту сцену.

Подавая нам руку на прощание, мама Верейского с робкой и смущенной улыбкой переводила взгляд с моего лица на Володькино, потом сказала:

– Вы, наверное, вместе с Димкой на санэпидстанции работали? Не знаю я вас…

– Мы с телевидения, – поспешила объяснить я. – Мы только в ту пятницу с Дмитрием Сергеевичем познакомились.

– Ах да, – мама Верейского скорбно закивала головой. – Константин Георгиевич говорил мне, я теперь вспомнила. Вы Ирина Лебедева. Вы ведь видели, как это все случилось, правда? – спросила она, напряженно вглядываясь мне в лицо.

Я подтвердила, что видела.

– Скажите, он сильно мучился?

– Нет, не думаю, чтобы он мучился, – вздохнула я. На душе было бесконечно грустно. – Все произошло так быстро, мы сами не сразу поняли, что случилось.

Раиса Александровна, мама Верейского, кивнула, поднесла кулачок ко рту, будто хотела откашляться. Плечи ее задрожали.

– Ну, все, ребята, пора, – сказал Маслин, снова беря меня под руку. – Пойдемте, дадим ей покой.

– Подождите, Константин Георгиевич, – вежливо, но твердо возразила я. – Раиса Александровна, простите за назойливость, я понимаю, вам сейчас не до нас, но все-таки… Не сегодня и не завтра, а как-нибудь, когда вам станет полегче, позвольте, мы придем навестить вас? Мне хочется немного порасспросить про вашего сына. Можно это сделать?

– Ах, ну конечно, – мать санитарного врача чуть улыбнулась, кивая. – Приходите, когда будет время. Я ведь теперь одна осталась, у дочери своя семья. Боюсь, получится, что не с кем будет словом перемолвиться. Каждый визит на вес золота станет!

– Тогда вы мне ваш номер телефона скажите, чтобы я могла предварительно позвонить, договориться о встрече.

Я испытывала немалое облегчение и удовлетворение, записывая номер домашнего телефона Верейских себе в книжку. Теперь получалось, что все-таки не зря мы с Володькой целый день созерцали печаль и скорбь совершенно незнакомых нам людей.

На улицу мы вышли вместе с Маслиным. Он предложил подвезти нас на своем синем «Рено» до дома, и против такого соблазна мы с Володькой не устояли. Высадив нас неподалеку от девятиэтажки, где находилась наша квартира, заведующий пищевым отделом на прощание сказал: