практически не оставалось, приходилось урывками добирать днём, но отступаться от распорядка Андрей Семёнович, со свойственным ему упрямством, не собирался. Руководствовался он простой логикой: всю скотину в Грачёвске всегда кормили дважды в сутки. Значит, и с пленниками должно быть так же. Философских идей по поводу приравнивания людей к скоту у него при этом не возникало. Просто он не видел причин, почему то, что отлично работало со свиньями, вдруг не сработает с людьми.

И вот он проспал. Первым делом Андрей Семёнович рассердился на Пашку, храп которого доносился со второго этажа.

— Дрыхнет, скотина! — рыкнул мужчина, до боли сжимая кулаки. — Дрыхнет!

«Кому, в конце-то концов, эта девка нужна?! Кому предназначена?!»

Он хотел даже подняться наверх и поучить Пашку дисциплине, отвесив ему пару пинков под толстый зад, но передумал. Разорётся ещё, перебудит соседей… а так, пока рассвет едва брезжит, можно и успеть покормить пленницу.

Много лет назад Андрей Семёнович подскочил бы с неудобной низенькой скамейки, словно всю ночь проспал в кровати. Но сейчас, услышав, как звонко щёлкнули колени и хрустнула поясница, он впервые в своей жизни осознал, как постарел. Постарел, погрузнел. Растерял былую ловкость.

«Этак скоро… Этак скоро и поймать уже никого не смогу. Придётся Пашку с собой брать вместо гончей.»

Усмехнувшись воображаемой картине того, как он ведёт сына на поводке через лесную чащу, Андрей Семёнович отправился на кухню, собирать кормёжку для Кати. Подхватив с полки у двери грязный полиэтиленовый пакет, он сунул в него чёрствую горбушку, вытащил из холодильника покрытый белой плесенью сыр и скользкий от слизи кусок вонючей колбасы. Сойдёт. Потом маньяк выудил из принесённого Мариной таза пирожок и целиком засунул в рот. Тонкое вкусное тесто едва покрывало огромное количество начинки. Торопливо проглотив полупережёванный кусок, Андрей Семёнович схватил ещё один и вышел из дома.

48.

Дядька Митяй проснулся на несколько часов раньше маньяка. Короткая летняя ночь ещё не успела закончится, и стёкла больничной палаты напоминали куски чёрного гранита, отполированные до зеркального блеска. Мимоходом взглянув на своё отражение: тощий старик с клочковатой бородой и ртом, косой чертой перечёркивающим лицо, Дмитрий Юрьевич заковылял к шкафу, в котором висела его верхняя одежда. Дядька Митяй снова чувствовал, что нарыв в Грачёвске пульсирует, каждую мышцу его тщедушного тела мучал жестокий зуд, губы тряслись, а глаза беспорядочно блуждали. Этот зуд привлекал его. Как рука рефлекторно тянется к месту комариного укуса, так полусумасшедший старик тянулся к мерзкому гнойнику, о котором знал только он один.

Натянув брюки и пиджак, он первым делом проверил матерчатый кошелёк, припрятанный во внутреннем кармане. Кошелёк, женской модели и из бордового выцветший до бледно-розового, оказался на месте. На всякий случай дядька Митяй пересчитал и деньги, хотя в тусклом свете дежурного освещения, пробивавшегося через щель приоткрытой двери, это показалось ему непростой задачей.

А зуд, всё усиливаясь, уже тянул старика к выходу. Дежурной медсестры на этаже не обнаружилось: может, спала, может, в крохотной больнице такой должности и вовсе не вводили. Охранник в крохотной будке на первом этаже утробно храпел, прикрыв лицо журналом со сканвордами и фото голых красоток. Дмитрий Юрьевич довольно улыбнулся, обнажив жёлтые пеньки, оставшиеся от зубов. Если у него ещё оставались сомнения в том, что его ведёт некая высшая сущность, то после удачного и удивительно лёгкого побега из больницы эти сомнения пропали.

— Дела у меня… — доверительно сообщил дядька Митяй спящему охраннику и вышел в ночную прохладу.

Утренняя серость вокруг него всё больше и больше наполнялась красками. Звуков становилось всё больше. И зуд, почти что болезненный и невыносимый, пропадал. Он всё ещё накатывал волнами, но каждая из них ощущалась заметно слабее предыдущей. На мгновение дядька Митяй подумал, что он опоздал, и наступивший день смыл своим сиянием болезненную пульсацию гнойника, но отчаяние быстро прошло, уступая место чувству правильности происходящего. Всё шло так, как и должно было идти.

Старик вновь погружался в транс. Прикрыв глаза, он шёл по тихому городку, петлял по пыльным улочкам, ведомый слышимым ему одному зовом. Он даже не мог сказать, сколько бродил по частному сектору, когда внезапно вышел из своего странного состояния. Резко, будто его вытолкнули в реальный мир насильно. Ноги старика подкосились, и дядька Митяй едва не упал на землю, но вовремя облокотился о низкий забор возле палисадника. Прикрыв глаза, он пытался унять заколотившееся вдруг сердце. Сейчас он успокоится и посмотрит, где очутился…

Через улицу громко скрипнула дверь и послышался раздражённый вздох. Дядька Митяй непроизвольно скрючился, прижимаясь к земле. Прищурившись, старик посмотрел на не спавшего в такую рань человека. Андрей Семёнович стоял, торопливо запихивая что-то в рот, на верхней ступеньке крыльца. В правой руке он сжимал грязный целлофановый пакет. Разглядеть с такого расстояния дядька Митяй не мог, но сразу понял, что в пакете еда. Мужчина же тем временем быстро огляделся по сторонам и, не заметив старика, торопливо зашагал к гаражу, будто решившись на неприятное, но важное дело.

49.

Тяжёлая металлическая дверь хлопнула, разбудив Катю. Андрей Семёнович стоял у входа в комнату, глядел отстранённо, словно думал о чём-то, совершенно никак не связанном с запертой в тесной комнатке девушкой.

— Привет, — глухо поздоровался он.

Кусок заплесневелого сыра, чёрствая горбушка чёрного хлеба и покрытая белой слизью колбаса, неделю как позабытая на полке холодильника, стукнулись о дно миски. Твёрдые края хлеба скрежетнули по металлу. Девушка вздрогнула от этих звуков, её бледная кожа, так и не успевшая загореть, покрылась крупными мурашками.

— Третий день пошёл, Катерина. Пора бы уже решать.

Мужчина говорил спокойным, будничным тоном. Словно рассуждал о том, что пора уже снимать созревшие овощи с кустов. Или о том, что самое время начинать собирать вещи для дальней поездки. Пора решать. Пора решать, станет ли она секс-игрушкой и инкубатором его умственно отсталого сына или умрёт. Катя почувствовала, что её сердце, ещё вчера вечером переполнявшееся отчаянной решимостью идти до конца, гулко застучало о грудную клетку. Девушка с ужасом ощутила, что для неё мир сузился до размеров камеры. Они летят в космосе — она и этот страшный мужик, на сей раз заявившийся в одиночестве. Мужик, стоящий у входа и рассуждающий о том, что у неё осталось всего несколько часов на то, чтобы принять самое важное решение в своей жизни. Катины лёгкие судорожно сжались, и из горла вырвался невнятный хрип.

— Чего?

Переспросив, Андрей Семёнович переступил с ноги на ногу и раздражённо поморщился, хлопнув себя по пустому карману брюк: забыл папиросы дома, на кухонном столе.

— Чего