ли ты выйти замуж. Об уксусном привкусе степлившегося белого вина. О скрипучем стыде первых танцев двух людей, никогда не танцующих. О жалостливых шепотках за спиной любой недавно разведенной гостьи, непонятно почему выжившей. О неловком полусмешке викария, когда он (а это всегда он) объявляет, что ему приятно видеть церковь, в которой для разнообразия столько народу. О столе для почетных гостей, где восседают разведенные родители, пытающиеся кое-как вести светскую беседу над фаршированными грибами. О тяжком, саднящем, однообразном грузе тысяч лет, в течение которых несчастных женщин загоняли в ловушку, подвергали опасности и губили неудачными браками. О сокрушительном негласном подтексте, что теперь, мол, и до детишек недалеко.

Если бы вы сказали мне двенадцатилетней, что к 2020 году никто не будет вступать в брак, я бы поверила всей душой. Если бы вы сказали, что отношение общества к эвтаназии и легализации марихуаны будет меняться быстрее, чем отношение к браку, я бы рассмеялась вам в лицо. Если бы вы сказали, что к 2016 году 50,9 % британцев в возрасте шестнадцати лет и старше будут состоять в браке, я бы в отчаянии закрыла лицо руками22. Ни о чем таком я не собиралась упоминать на этой свадьбе во Франции с ее тщательно развешанными уличными гирляндами. Благодаря нескольким глубоко неприятным и неудачным опытам в свои «двадцать с хвостиком» (включая тот раз, когда я пошла, заперлась одна в машине и проплакала полчаса подряд в разгар свадьбы соседки по квартире, а потом так надралась, что перебивала выкриками произносимые обеты и блеванула на пол перед родителями жениха) я решила, что для меня лучший способ пережить свадьбу подруги – ничего не пить, говорить как можно меньше и относиться ко всему легко. Сохраняя трезвость и находясь в обществе людей с точно таким же, как у меня, чувством юмора, я на самом деле ухитрилась в тот день замечательно провести время. Солнце сияло, самосшитый светло-голубой комбинезончик не лопнул по швам, а поскольку другая недавно родившая подруга привезла прехорошенького кроху-сына, мне было чем заняться, щекоча, укачивая и подбрасывая его, пока люди вокруг разговаривали о погоде, цветах, музыке, ковре на полу; словом, обсуждали темы, подходящие для заполнения восьми-девяти часов, которые обычно длится современная свадьба.

Только вечером, произнеся речь (и ура, между прочим, всем молодоженам, которые просят женщин выступить на их свадьбах!), я позволила себе немного выпить и поностальгировать по старым временам – когда мы с новоиспеченной молодой женой каждое утро шли в школу в курточках-дутиках и с ранцами на плечах. Когда ездили на каникулы в кемпере ее бабушки и дедушки. Когда часами записывали странные импровизированные документальные радиопрограммы о двух валлийках-парикмахершах, которых звали Стелла и Велла, на кассетных магнитофонах. Когда каждую неделю вместе ходили плавать и покупали пластиковые заколки-бабочки для волос по выходным. И вот она вдруг такая высокая, красивая и клянется любить кого-то другого до конца дней своих. Ощущение, годами копившееся где-то позади сердца, внезапно расплескалось, и я осознала: никогда, никогда не вернуть это назад.

Я больше не буду самым близким, важным и родным человеком в ее жизни.

* * *

В то время как я по-прежнему была одиночкой, полная впадин и закоулков, которые мог бы заполнить другой человек, она прилепилась к кому-то помимо меня. Нашла кого-то, кто будет смешить ее, заваривать ей чай, вместе с ней ходить по магазинам, смотреть телевизор на ее диване, высказывать мнение о ее прическе, устраивать для нее именинную вечеринку, разговаривать, засиживаясь за полночь. Вместе с ней будет слишком много пить, помогать вспомнить слова песни, которую она напевает, переговариваться с ней смешными голосами. Но не только, далеко не только это: он сможет дарить ей любовь. Настоящую, взрослую, романтическую. И семью. Он сможет сделать ее матерью, если она захочет. Они, наверное, смогут совместно владеть домом. Смогут делить друг с другом жизнь. Я, конечно же, всего этого для нее хотела. Я была в абсолютном восторге от того, что мужчина, за которого она выходила замуж, был лучшим во всех до единого смыслах – веселый, умный, любознательный, красивый, преданный, зрелый и добрый. И все же.

Когда я смотрела, как самая старинная подруга идет на танцпол с молодым мужем, я начала плакать так сильно, что одному из друзей жениха пришлось физически подхватить меня и вынести из амбара.

– Ее больше нет, ее больше нет, – повторяла я, рыдая в его плечо. – Она теперь жена, и ее больше нет.

Если вы думаете, что это похоже на безумный бред пьяной и фрустрированной лесбиянки, то, боюсь, придется вас разочаровать. Я не была пьяна – не совсем – и я не лесбиянка. Думаю, случившееся в тот вечер, когда я смотрела, как подруга кружит по танцполу в белом платье в объятиях мужа, состояло из трех вещей. Во-первых, пришлось, наконец, признать, что общая часть нашего детства закончилась. Формирующие годы, которые мы прожили вместе и которые намертво впаялись в наше произношение, чувство юмора, профессии и поведение, миновали. Теперь мы взрослые. Во-вторых, пришлось посмотреть в лицо факту: для многих брак – это не подарки, не платья, не девичники и не шарики, а публичное объявление о желании жить в стабильных взаимозависимых отношениях с другим человеком. Они хотят полагаться на партнера, думать о его потребностях прежде, чем о своих, и жертвовать частью автономии с целью быть частью чего-то большего.

Подруга нашла человека, с которым хотела всего этого, и только что поклялась перед всеми трудиться ради этой цели. Наконец, пришлось признать, что я ни к кому ничего подобного не чувствую. Пока, во всяком случае. Признать это – признать, что в душе есть нежные местечки и хочется, чтобы о них позаботился кто-то другой, – было невероятно больно. Признать, что я хочу любить и быть любимой, значило заодно признать, что я уязвима, меня можно ранить, я должна рискнуть своей и так валяющейся ниже плинтуса защищенностью, чтобы это получить. Я не презирала то, что она сделала, и не могла винить ее за то, что она этого хочет. Ведь я сама этого хотела.

* * *

К счастью, мужчина, который вынес меня из амбара, оказался… ну, настоящим мужчиной. Он был настолько же эмоционально зрелым, насколько и физически сильным. И, девчонки, в придачу у него были великолепный дом и такие же великолепные бицепсы!

Он прижал меня к широченному плечу и спокойно сказал:

– Она никуда не делась. В смысле, послушай: мой лучший друг только что женился