новой встрече с Лилией ему становилось не по себе. Он не мог отделаться от воспоминаний о ее уходе; она ушла без чемодана, но его не было под кроватью, она где-то его припрятала в ночь перед исчезновением. В чулане уборщицы перед входной дверью? В подвале здания? В камере хранения на вокзале? Ее расчетливость угнетала. Страшно подумать, что она спала рядом с ним в последнюю ночь, уже уложив вещи для отъезда и спланировав свое утреннее исчезновение. Он долго простоял под душем, совершенно неподвижно, в обжигающих струях воды, надел новую рубашку, купленную накануне на улице Сен-Катрин, и долго, не шевелясь, смотрелся в зеркало. «Вот зачем я здесь», – сказал он отражению, но переубедить своего визави в зеркале ему не удалось. Он отправился в клуб «Электролит» в десять часов, но как только он вышел наружу, уплотненный за день снег на тротуаре подернулся неровной коркой черного льда. До входа в клуб он добрался только к полуночи.

Основная танцплощадка клуба «Электролит» была просторной и сумрачной. На ней на одинаковом расстоянии возвышались небольшие круглые платформы для танцовщиц. Зеркальные стены вызывали нездоровое ощущение бесконечности. Лампы-вертушки подсвечивали белесые клубы сухого льда, шипящего из углов зала; диско-шары разбрасывали отблески света по потолку. Здесь царила застарелая темень; здесь всегда была ночь. Он оставил куртку в гардеробе и медленно двинулся сквозь толпу, миновал стойку бара, вышел на танцпол. Пить ему не хотелось, как, впрочем, и танцевать. Он встал возле динамика, сунув руки в карманы, и музыка была такая оглушительная, что он подумал, что умрет. От звуковых волн одежда зашевелилась. Ему захотелось лечь, чтобы его залило звуком. Он хотел сдаться. Он пытался заглянуть в каждое лицо в толпе, но Лилии нигде не было.

Рядом с ним, среди сполохов огня, едва слышно на фоне техно-долбежки играл трубач. Он был худым, с безумным взглядом и вздыбленной шевелюрой. Осветители явно симпатизировали ему – длинный луч прожектора дотянулся до его трубы. Илай стоял, глядя на него, не вынимая рук из карманов, и думал, что же ему делать. Сегодня вечером работала всего одна танцовщица; Микаэла была облачена в черный винил и кружилась на сцене в центре зала, самоупоенно извиваясь и переливаясь. До него дошло, что она не видит его в толпе, и он поймал себя на том, что забыл про белый флаг. На мгновение что-то сломилось у него внутри, и, зажмурясь, он схватился за голову; но еще не все потеряно – промелькнула мысль, и он стал продвигаться к стойке бара, залитой синим светом. Барменша оставила на стойке белое полотенце; он заказал себе выпивку, а когда она отвернулась, рывком стянул его и юркнул в толпу. Он подобрался поближе к Микаэле, попутно заглядывая во все лица в надежде встретить Лилию, и обеими руками поднял над головой белое полотенце. Прожектор, скользящий над толпой, выхватил из тьмы полотенце и превратил в ультрафиолетовый прямоугольник. Он взглянул на флаг, сконфуженный разоблачением, потом на танцовщицу. Микаэла равнодушно смотрела на него, все еще танцуя, подняла над головой тонкую руку и прищелкнула пальцами.

Музыка поутихла, и мягкий голос конферансье слился с мелодией. Зал внезапно наводнила тьма, и каждая белая майка, и самодельный флаг Илая вспыхнули режущей глаз белизной.

– Bon soir, madames et monsieurs. Добрый вечер, леди и джентльмены, et bienvenue à Club Electrolite[15]. У нас особое сообщение сегодня вечером… наша очаровательная танцовщица ce soir, notre[16] Микаэла приветствует в нашем клубе Илая Джекобса.

Бархатная речь конферансье продолжалась по-французски. Илай опустил полотенце и беспомощно стоял как вкопанный в круговерти огней, и толпа (по большей части пьяная, едва сообразила, что случился краткий антракт) задвигалась под нарастающий грохот. Однако нацеленный на него прожектор замер. Илай тоже не шевелился; он стоял огорошенный, освещенный, выхваченный из тьмы. Кто-то похлопал его по плечу. Он обернулся, барменша выхватила у него полотенце, что-то прокричала по-французски и ушла. Ее трудно было разглядеть в световой поволоке. Когда он оглянулся, Микаэла исчезла с пьедестала, который опустел и вдруг погрузился во мрак. Из толпы вынырнула рука и водрузила на него пивную бутылку. Трубач снова принялся за свою неслышную мелодию.

Илай стоял неподвижно, и вокруг него нарастала музыка. Рядом с ним появилась Микаэла и взяла за руку. Она продиралась сквозь толпу, говоря что-то и оглядываясь назад, а он шел за ней, как ребенок. Музыка была слишком громкая, чтобы ее расслышать, но он проследовал за ней в полупотайную дверь возле будки диджея. Ее рука увлажнилась от пота. За дверью, на лестничной клетке, откинувшись на деревянный стул хлипкого вида, сидел вышибала, почитывая книжку под оголенной лампочкой, которая содрогалась в такт музыке. Он безучастно оторвался от чтения «Tropique du Cancer»[17] и кивком велел спуститься по лестнице. Чем ниже они спускались, тем глуше становилась музыка, и наконец у подножия лестницы от нее осталась чистая вибрация, скорее осязаемая, чем слышимая, как осложненное сердцебиение, доносящееся сверху.

Подвал клуба «Электролит» оказался тесным лабиринтом дешевеньких деревянных дверей и фанерных перегородок. Его задевали провода, свисая с потолка. Он тащился за ней, а она выкликала Лилию, потом распахнула дверь и завела в пустую гримерку.

– Ну и? – вопросил Илай.

Микаэла отпустила его руку, глубоко вздохнула и ругнулась вполголоса. Села за гримерный столик, посмотрелась в зеркало на секундочку, а потом смахнула всю косметику на пол вихрем серебристых пробирочек и флакончиков, которые раскупорились и выплеснули наружу яркие пудры и мерцающие гели. Месиво получилось живописное. Он подпирал дверной косяк, наблюдая, как она обеими руками натирает лицо и сидит, не шелохнувшись.

– Извини, – сказала она наконец. Моргнула несколько раз, увидела свое красноглазое отражение и поморщилась, обшарила крошево на полу в поисках салфетки, нащупала одну, промокнула подтеки туши на лице, пристально смотря в свои глаза в зеркале. – Просто я думала, она будет здесь.

Он прокашлялся, но она на него не взглянула.

– Где она?

– Полчаса назад была здесь. Мы поцапались, но я сказала ей, чтобы она не уходила.

– Зачем ты притащила меня сюда? Ты ее подруга?

Она издала нервный звук, который мог бы оказаться смешком.

– Я бы не сказала, что мы подруги. – Ее глаза в зеркале остекленели и налились кровью. – По-моему она меня недолюбливает.

– А листок из Библии с Двадцать вторым псалмом и ее почерком? – спросил он. – Откуда он взялся?

– Она написала это, когда ей было лет семь-восемь, – ответила Микаэла, – в гостиничном номере в Штатах. «Хочу исчезать». Мне всегда нравилась эта строчка.

– Но почему