Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дома полежал после «вливания». Ужин и спешный душ; холодно и сыро, обогревался горячей струей; быстро к себе. Явился «Кис». Запись дня, на минутку у [доктора] Рысса (о «творческом» в лекторстве). Последний вечер мой здесь истекает. Благодарю судьбу за данное мне; задача одна сейчас: с полученным пополнением сил обеспечить всем нам должное лето. Осталось только 3 месяца… Как это выйдет? Пока не вижу.
Сейчас же вечная грусть заключенного отрезка жизни; радость дома, взволнованное беспокойство: не утратить бы вновь установленного равновесия и осознанного опыта трех
с половиной лет (помогшего установить это равновесие) в связи с «делами» и задачами жизни. Не забыть: в случае невозможности сочетать «внутреннее» и «внешнее», временно, в силу специфики периода, разрешить себе уйти целиком в «дела» (в количественную их сторону), не забывая о сознательности и временности этого ухода. <…> Благодарю снега, елки, жизнь — и в ней моего спутничка, единого и кровного. Да Благо будет Всему и Всем, и моей старухе бедной… и моему домовичку, очажному бесику — Рыжику; пусть его деньки так же продлятся до крайности.
Зашел Коля, вместе к Наташе, там — Анна Максимовна. Коля еще ко мне, тепло и с грустью «покурить».
1946
Пюхяярви
29 августа.
Еще раз на разрозненных, кажущихся мне бесследными путях своих, в этот час глухого осеннего вечера на чуждой мне земле, еще раз открываю эти листочки, чтоб тем самым внести еще кусочек неупорядоченного, несобранного… Ну, что ж. Но что же делать-то, Господи?.. Или уж и ничего не делать??. Так-таки и ничего? Видимо, так. И след мой «бесследный», видно так, а не иначе, тянется цепочкой в вечности, как след «Оленя Песчаного Холма». И кто захочет, и кому дано — тот увидит его и уследит. Но может так стать, что некому будет и уследить: никто не захочет или просто не будет никто… Не будет. «Бог увидит», «Бог — все-е-е видит». Так говорилось, и поднимался палец вверх… И тогда слушалось это, и виделся этот чей-нибудь поднятый перст; и было безопасно душе в окружающем теплом сумраке горниц — как в норке зверьку; и сны были сладки тогда… «Бог все видит», «Накажет». А вдруг — простит? Если попросить? Если помолиться?? Кому помолимся? Кто простит? Кто накажет? А вдруг — простит?! Нет. Говорил раньше: вот — иду, вот — пойду. Теперь — тихо ступаю, переступаю хромо. Ужели так… Как скоро… Пока мыслил и созерцал «быстротечность» и «проходимость» — уже и срок мысли и созерцанию приблизился и вот-вот наступает… Не предвиделось только одно: иссяканье, убогость и немощь.
А было ныне вот что: восьмого июля переехали в Пюхяярви. Долго пребывали «пластом» и… ловили рыбу, много. Немного отдышался… Приезжал на два дня Кирилл, и мы горько и горестно припали один к другому и — с нежностью и теплом конца — расстались опять: он скрылся, прихрамывая, за поворотом дорожки, полуобернувшись сутуло, как бывало скрывался в кулисе Квазимодой в «Эсмеральде»… Еще: умерла Тася, умерла Галочка. Мама сращивает ногу в больнице; мама — абсолют; мама сейчас и всегда — та самая, которая глядит мне из детства; мама потому без уступки; поэтому в своем кошмарном уродстве (для стороннего глаза) неустанна, в своем ужасе неприятия истинного мира, неустанна и в фикции и действительности абсолютного своего существа… Помню, как подобное «абсолютное» в лике Марианны чуть не пригвоздило меня к себе навсегда… Но сказать это, конечно, не скажу ей, не смогу или не сможется как-то, как всегда…
А с 21-го «надо заниматься» стало нестерпимым, и я — «начал».
21 августа просмотрел «Поэму» Алеши Животова; 22-го — разобрал ее половину; 23-го — ее вторую половину; 24-го — 1-ю ч. Восьмой симфонии Брукнера; 27-го — 2 и 3-ю ч. Брукнера; 28-го — начерно разобрал финал; 29-го — разобрал Мендельсона «Сон в летнюю ночь».
Вот, пока что… и еще: есть котенок Тишка, а Рыжик, о котором несколько страниц назад написана «просьба о продлении его деньков», покоится — совершенный, исполненный — в землице, под камушками и дерном, положенными дедушкой — папой Лютика (меня всегда, внутри где-то, потрясает, когда она называет «папочкой»), И Тишка бывает на могилке… Умер Рыжик уже больше года: 8 августа 1945 г. Так…
30 августа.
Проработана половина «Дон Жуана» Штрауса.
31 августа.
Пропустил из-за ловли.
1 сентября.
Вторая половина Штрауса.
3 сентября.
Рыбная ловля.
4-6 сентября.
Ленинград (5-го вечером занимался с А. Животовым «Поэмой» и флажолетами).
7 сентября.
4 и 5-я ч. «Фантастической» Берлиоза («вообще»); 1, 2, 3-я ч. (общее «восстановление»).
11 сентября.
5 ч. «Фантастической» и треть «Поэмы» А. Животова.
12 сентября.
Неожиданная поездка с Пановым на Острова.
13 сентября.
1-я ч. «Фантастической» и треть «Поэмы».
14 сентября.
2-я ч. «Фантастической» и треть «Поэмы» (также немного вспомнил 1-ю ч. Второй симфонии Брамса).
15 сентября.
3 и 4-я ч. «Фантастической».
1948
«Мельничный Ручей» (санаторий)
4-6 января.
Лежу с простудой.
7 января.
В 1 ч. 10 мин. дня с Жаем, которая меня провожала, в санаторий Горкома в Мельничном Ручье. Еду с большой неохотой по множеству причин; в основном — не вижу необходимости. Докторское обследование.
Обед: щи; жареный цыпленок; 2 яблока.
Чтение.
Полдник: чай; булочка.
Чтение.
Ужин: жареная осетрина; пирог с ливером; чай. Кино: 2-я серия «Петра Первого». С теплом, интересом и грустью воспринимались и тема, и лица, и персонажи, и актеры, и музыка — такие всячески и в самых разных ракурсах «свои», пережитые и в книгах (Мережковский), и в жизни (Коля — Алексей; фагот с гобоем в музыке Щербачева; дирижировал; Амосов; Васильев).
После кино — простокваша. Ночью — стуки, шаги и пр. от уровня санаторных понятий, а главное — запросов.
8 января.
С