видавшую виды скрипку и, прижав ее к подбородку, мягко щиплет струны, а парень рядом с ним достает ирландский бойран [18]. Барабанщик лишь ненамного ниже скрипача, но в два раза его шире. На лице его светится улыбка, он слушает разговоры вокруг, но я замечаю, что сам ни в одном не принимает участия. Маленькое струнно-перкуссионное трио завершает гитарист. Мне не надо даже приближаться к нему, чтобы понять, что по сравнению с ним я буду выглядеть горой. Он того же роста, что и барабанщик, хотя тот сейчас сидит, склонившись над своим инструментом. Он надевает гитару на плечо и исчезает за ней. Когда они стоят рядом с каланчей-скрипачом, кажется, что все трое принадлежат к разным видам, и не верится, что это члены одной музыкальной группы и вообще сослуживцы.

– У вас тут что, вечеринка? – спрашиваю я Мо, потому что в этот момент еще один гвардеец приносит музыкантам, которые настраивают инструменты, поднос с напитками.

Он снова задорно мне улыбается.

– Давай я всем тебя представлю! Они умирают, как хотят знать, кто же наша почетная гостья.

– Почетная гостья? – Я краснею и смотрю на Фредди, но он уже на другом конце комнаты и все больше удаляется от меня. Я вздыхаю, улыбка моя гаснет, и я покорно плетусь за Мо. Я ведь все равно уже здесь. Фредди может показать мне библиотеку в другой раз, если, конечно, захочет.

Мо ведет меня сначала к музыкантам.

– Это Чаплин на барабанах, Тайни на скрипке и Дэвидсон на гитаре. Они будут нас развлекать этим вечером. Парни, это «просто старая добрая Мэгги».

Я смущенно машу им ручкой, а Мо снова наклоняется ко мне и рассказывает про каждого из них:

– Тайни – один из наших салабонов, только из учебки, и он полгода уже не разговаривал ни с одной женщиной, кроме своей матери, так что не обращай внимания, что он на тебя пялится.

Это точно, долговязый новобранец выглядит как олененок на дороге, освещенный фарами: он застыл, открыв рот, и только звук упавшей на пол скрипки выводит его из транса. Он наклоняется, чтобы ее поднять; Чаплин тихо смеется и хлопает его по спине.

– Очень хочется послушать, как вы, ребята, играете. Вы все из военного оркестра?

Я спрашиваю Чаплина, но отвечает мне Дэвидсон:

– Не-а, Чаплин играет на горне «Последний пост» [19] в финале Церемонии ключей, а так это у нас вроде хобби.

– Чаплин – ветеран-афганец. И с тех пор он, хм… больше не разговаривает.

У меня сжимается сердце от того, что Мо шепчет мне на ухо. Я стою рядом с барабанщиком и теперь замечаю тонкий змеящийся серебристый шрам у него на щеке. Он прорезает шестичасовую щетину и немного кривит улыбку Чаплина, потому что доходит до самых губ, однако это совершенно не мешает его постоянной дружелюбной ухмылке. Запутавшись в мыслях, я никак не могу придумать, что надо сказать. Извиниться? Поблагодарить за службу? Просто ничего не говорить?

– Надеюсь, ты не из тех горнистов, у которых никогда не получается взять высокую ноту. Я каждую ночь слышу, как они играют, когда сижу на балконе, и всегда они заканчивают… – Я предпринимаю чудовищную попытку вокализировать фальшивую ноту. Все смеются, и Чаплин согласно кивает, а на лице у него расцветает молчаливое веселье. Эти парни ничем не отличаются от бифитеров, разве что куда менее круглые и волосатые. Воодушевленная их реакцией, я понемногу успокаиваюсь, и мне начинает казаться, что вечер еще может сложиться удачно.

Тем не менее в разговоре образуется дыра размером с Фредди. Я не в состоянии уделить всем остальным много внимания, так как мой взгляд инстинктивно рыщет по комнате в поисках его длинных конечностей и растрепанных кудрей. Изо всех сил стараясь прислушиваться к рассказу Дэвидсона о том, как Чаплин однажды проспал Церемонию ключей и должен был быстренько сыграть «Последний пост» из окна караульного помещения, я наконец замечаю Фредди, смотрящего на нас поверх широкого стакана с виски.

Когда мы встречаемся взглядами, он быстро отводит свой и, плавно перемещаясь по комнате, снова исчезает.

Мо, должно быть, заметил мою нервозность, потому что кладет свою тяжелую руку мне на плечо и просит секунду подождать с музыкантами. Он пересекает комнату и уходит за тяжелый занавес, который я сначала приняла за занавешенное окно.

Я снова поворачиваюсь к Дэвидсону с гитарой.

– И часто у вас бывают такие вечеринки? – Я очень стараюсь заполнить возникшую паузу.

– Только в особых случаях – дни рождения и тому подобное. Хотя иногда нам просто хочется выпить, так что… на самом деле мы здесь практически всегда тусуемся.

– А сегодня – особый случай?

– Конечно, ты же здесь, – говорит он так обыденно, что становится понятно: он компенсирует недостаток роста обаянием. Это работает, я краснею.

– Ты давно в гвардии? – спрашиваю я, когда румянец на моих щеках бледнеет.

– Я, что называется, старший гвардеец, уже почти два года здесь, – отвечает Дэвидсон и гордо выпрямляется. – Остальные в основном примерно год как из учебки, некоторые два. Это наше первое назначение – легкое и комфортное начало службы, плюс у нас было столько строевой подготовки в учебке, что маршируем мы лучше большинства старших, вот они и оставили это нам. Мое время здесь, правда, почти подошло к концу.

– И куда тебя потом переведут?

– Не знаю пока, не имею понятия, что будет дальше. Я просто жду, чтобы какой-нибудь надутый тип отдал приказ, а мне останется только подчиниться. Нет смысла на что-то надеяться, потому что выбора все равно нет.

Кажется, его все это не сильно расстраивает, и я понимаю. Когда я была маленькой, мы никогда не знали, останемся ли в доме, в котором только закончили распаковывать коробки. Как говорит Дэвидсон, это просто часть жизни, которую надо принять, и чем скорее ты смиришься с тем, что твоя работа диктует уклад твоей жизни, тем проще будет.

Вскоре возвращается Мо, неся в огромных руках пару бокалов для мартини, наполненных неизвестным зельем – ярко-розовая жидкость переливается на свету. Он передает один бокал мне.

– Спасибо, а… э-э-э-э… что это?

– Это гвардейский пунш. Его делает Кантфорт. Не думаю, что он сам знает, что там, – он у него каждый раз получается разного цвета. – Я осторожно подношу бокал к носу, надеясь быстренько его протестировать; запах содержимого оказывается настолько едким, что я уверена, у меня в носу просто растворились все волоски. Напиток пахнет как жидкость для снятия лака с ароматом ягод и напоминает мне о вечеринках в университетской