Спиркрест, — огрызается она. — И ты, очевидно, пришел спросить меня, что случилось, так спрашивай уже.

— Что случилось?

— Я встречалась с учителем. Вот и все.

Мои глаза расширяются от ее слов, мой рот раскрывается, но она продолжает кислым тоном. — Пожалуйста, не беспокойся. Он потерял работу, а я была вынуждена перевестись в другую школу, и теперь мне придется провести следующий год вдали от друзей и под наблюдением шпионов. Мы оба были наказаны, так что избавь меня от нравоучений.

— Я не наш отец, — говорю я ей. — Это не моя работа — отчитывать тебя.

— Ха, точно. — Она делает глоток из своей бутылки и протягивает ее мне. Я презираю виски, но все равно пью. Я возвращаю ей бутылку, и она медленно берет ее, глядя на меня. — Я тебе… противна?

Я качаю головой. — Нет, не отвращение. Наверное, я… разочарован.

Я понимаю, как это звучит, как только произношу это. Все тело Захары напряглось, но вместо ожидаемой гневной тирады она разразилась ледяным смехом.

— Конечно, ты разочарован! — Она откидывает голову назад, заливаясь гоготом. — Как папа — как всегда. Знаешь, что мне нравилось в Джероме? — Теперь она не смеется. Ее тон жесткий и обиженный. — Он никогда не заставлял меня чувствовать себя разочарованием.

Я сглатываю. Мне хочется сказать что-нибудь утешительное, но я не могу удержаться и говорю правду. — Это потому, что он ухаживал за тобой, Захара.

Она долго смотрит на меня. Когда она наконец отвечает, голос у нее низкий, мягкий и печальный.

— Хочешь узнать маленький секрет, Зак? Я не какой-нибудь наивный подросток. Я точно знаю, что это было. Я знала о разнице в возрасте между нами — и, прежде чем ты что-то скажешь, о дисбалансе сил. Я точно знал, что он делает, но я также точно знал, что делаю я. И хотите узнать печальную, уродливую, жалкую правду? Ухоженность или нет, но Джером — первый человек, который заставил меня почувствовать, что меня достаточно. — Она отталкивается от балкона и бросает на меня холодный взгляд. — Так что если ты собираешься осуждать меня, то давай. Но суди меня по правильным причинам.

А потом она уходит от меня, захлопывая окно и задергивая шторы.

Финальная таблица в моем триптихе летних несчастий появляется несколько вечеров спустя, за ужином.

Мои родители, которые все еще вытирают Захара вежливым молчанием, вспоминают свои дни в Кембридже, где они познакомились.

Мой отец как раз заканчивает анекдот, когда он смеется и говорит мне: — Это старый профессор Уайл для тебя. Я должен связаться с ним — попросить его присматривать за тобой и убедиться, что у тебя отличный руководитель. Вы же знаете, как это бывает — в политике все зависит от того, кого ты знаешь.

Он говорит все это так непринужденно, что я поначалу почти не обращаю на это внимания. Когда его слова наконец доходят до меня, я замираю с вилкой на расстоянии дюйма от рта.

— Я не собираюсь заниматься политикой.

Мой отец смеется и взмахивает рукой, толстый золотой гребень на его кольце загорается. — Конечно, идешь. Ты же Блэквуд.

— Как бы то ни было, но я все равно не собираюсь заниматься политикой.

Отец застывает на своем месте, и поза матери тоже становится почти незаметно более жесткой.

— Наше положение в обществе — наше имя — не только дает привилегии, Закари, — говорит он возвышенным тоном. — Оно предполагает и ответственность.

— Я знаю это. — Я выдерживаю его взгляд. — У меня есть все намерения служить обществу. Но я буду делать это по-своему.

— Где ты можешь послужить нашей стране лучше, чем в политике? — спросил отец язвительным тоном.

Мама поднимает руку и кладет ее ему на предплечье. Ей не нужно говорить ни слова, чтобы он сглотнул и вдохнул, раздувая ноздри и натягивая поводья своего гнева.

— Ты оказываешь большую услугу многим отраслям, полагая, что политики служат этой стране лучше всего, — говорю я отцу холодным тоном. — Такие секторы, как, ох, я не знаю, медицина и здравоохранение? Система правосудия? Академия и образование?

— Ты думаешь, школьный учитель имеет такое же влияние, как министр? — Голос моего отца дрожит от жестокого веселья.

Я пожимаю плечами. — В некоторых отношениях — больше.

Он открывает рот, но тут наконец заговорила моя мама.

— Калеб, пожалуйста. — Она не смотрит на моего отца, когда произносит его имя, но улыбается мне, мягкой улыбкой, которая не доходит до ее глаз. — Закари, конечно, волен сам выбирать свое будущее. — Она сжимает руку моего отца и бросает на меня взгляд. — Все, о чем мы просим тебя, Закари, — это чтобы ты тщательно выбирал.

— Я всегда так делаю, — заверяю я ее.

Ее глаза слегка расширяются — такие же карие, как у Захары, в обрамлении черных ресниц, которые придают им обоим невинное выражение. Она недовольна мной, это легко понять, но она политик насквозь.

— Отлично, — говорит она. — Это все, что мы можем попросить.

Затем она с воздушным смехом отпускает руку моего отца и поднимает свой бокал с вином. — Кроме того, сейчас такое начало года. У тебя еще много времени, чтобы принять решение.

Мне хочется сказать ей, что я уже решил — что я знал все это время — что я хочу изучать, когда покину Спиркрест. Но, видимо, во мне есть и немного политики, потому что я отвечаю на ее неискреннюю улыбку своей собственной.

— Именно так.

Глава 18

Волк Спиркреста

Закари

По дороге в Спиркрест я подробно рассказываю Захаре обо всем, что ей нужно знать, — от того, как передвигаться по кампусу, до того, какие требования предъявляют учителя. Я подробно рассказываю ей о социальной иерархии в школе, как среди персонала, так и среди учеников, и говорю, с какими учениками ей следует подружиться, а от каких держаться подальше.

Я совершенно честно отвечаю на все ее вопросы, даже на те, которые заставляют меня представить своих друзей и себя в негативном свете.

Когда у нее наконец заканчиваются вопросы, я беру ее руку и сжимаю в своей.

— Я попрошу тебя об одной вещи, и это все. Одну вещь.

Она вздыхает, но кивает. — Что именно?

— Я хочу, чтобы ты использовала девичью фамилию нашей матери, пока будешь учиться в Спиркресте. Я сам поговорю об этом с мистером Эмброузом, если ты мне позволишь.

— Ты не хочешь, чтобы все знали, что я твоя сестра? — спросила она.

— Я не хочу, чтобы все знали, что я твой брат, — поправляю я.

— Это значит