и среди книг и личных вещей Гертнитов тоже не было ничего редкого и экстраординарного. Вроде бы, и выбросить рука не поднимается, — все-таки история и память, — но и хранить, только пыль разводить. Однако Кати все это не касалось, не ей решать такие вопросы, ведь она Гертнит всего лишь по браку. Поэтому, ничего никуда не перемещая и уж тем более, не выбрасывая, она просто удовлетворяла свое любопытство, помня еще по прежней жизни, что на таких вот чердаках в старых замках порой находили совершенно невероятные вещи. Здесь, к слову, тоже было собрано довольно много картин и старинных скульптур, но есть ли среди них особенно ценные, без помощи эксперта сказать было невозможно. Однако пару офортов[9] и одну картину маслом она все-таки переместила в свой кабинет и гостиную, соответственно. Офорты, судя по датам и подписям, принадлежали один резцу Веласкеса, а другой Рембрандта. Этих художников Катя помнила еще по своей прежней жизни и решила, что, скорее всего, они прославились и в этом мире. Картина же маслом была написана самим Боттичелли, и, как она оказалась на чердаке, оставалось только гадать.

Однако не эти картины и не пачка старых журналов по зельеварению оказались главной находкой ее трехдневных изысканий. В одной из нежилых комнат особняка Катя наткнулась на опломбированный деревянный ящик, который, как выяснилось из наклеенной на него сопроводительной таблички, предназначался самой Екатерине. Обратным адресом на этом нестандартном по размерам, — два метра на полтора в длину и ширину и около метра в высоту, — «почтовом отправлении» значилась псковская юридическая контора «Бессонов, Шварц и Олейников». Найдя эту странную посылку, Катя довольно сильно удивилась и, не откладывая дело в долгий ящик, расспросила слуг. Никто ничего толком не знал или не помнил, но, в конце концов, все стало понятно. Посылка поступила как раз в тот период, когда из дома съехали слуги ее супруга, — одни вслед за ним, а другие в имение к ее сыновьям, — а новый штат к работе еще толком не приступил. Ну, а сама она тогда была уже на войне и ничего про этот ящик, разумеется, не знала.

Пока выяснялись подробности, нашлось и сопроводительное письмо за подписью Иннокентия Бессонова. Письмо состояло всего из нескольких фраз и едва ли занимало половину стандартного писчего листа. Если добавить к этому, что оно было написано то ли канцеляритом, то ли тем особенным языком, которым изъясняются между собой крючкотворы, то получится, что слов было в три раза больше, чем нужно, а содержание сводилось к тому, что согласно последней воле негоцианта Тимофея Бойдова личные вещи покойного, собранные по собственноручно составленному им списку в его доме, пересылаются его правнучке Екатерине Дмитриевне Брянчаниновой. Бойдовой, насколько было известно Кате, звалась до замужества ее мать, а это, стало быть, дед ее матери. Умер он согласно прилагаемой справке еще лет десять назад, но по различным, не указанным в письме причинам, душеприказчики затруднялись найти Катю в течение всех этих лет. Ну, что тут скажешь? Может быть, и не искали? Или кто-то тормозил передачу «наследства», ведь ни про дом, ни про какие-нибудь деньги в письме речи не шло. Непонятно было так же, отчего прадед не взял ее к себе, когда она осиротела? Не хотел? Не мог? Бог весть.

«Забавная история, — думала Катя, наблюдая за тем, как слуги вскрывают ящик с помощью гвоздодера и топора. — Бойдов, значит… Ну, посмотрим, что ты там такого решил оставить своей правнучке, дедушка».

Тимофей Бойдов оставил ей две довольно больших деревянных шкатулки, относительно небольшой футляр, подошедший бы по размерам для хранения, скажем, флейты или, скорее, свирели, и сундук размером с большой чемодан. Все остальное пространство было забито плотно утрамбованной стружкой. И еще к крышке сундука был прикреплен конверт, надписанный чьей-то твердой рукой.

«Екатерине Брянчаниновой».

Катя взяла конверт в руки, подумала секунду или две, и наконец решилась достать письмо.

«Катя, — писал ее прадед, — если ты читаешь эти строки, то, скорее всего, я мертв и, возможно, это случилось довольно давно. Как не больно мне это признавать, мой сын — настоящий выжига. Такими же уродились мои внуки. После моей смерти они будут бороться за каждый грош, за любую вещь, что принадлежала мне. Однако я оставил распоряжение о тех предметах, которые предназначены тебе, моим душеприказчикам и давним друзьям Иннокентию Бессонову и Арону Шварцу. Даже если мои наследники будут судиться за эти вещи, они их не получат. Получишь их ты, но, возможно, это возьмет какое-то время.

Мы с тобой незнакомы и, скорее всего, ты недоумеваешь, отчего так. Ответ прост, тебе бы здесь не были рады. Им всем, вообще, не следует знать, кому завещаны эти предметы и что это такое, на самом деле. В документах ты фигурируешь, как Некто Имярек. Знают о тебе только Иннокентий и Арон, они же перешлют эти вещи тебе, как только это станет возможным.

Теперь, отвечу на вопрос, почему именно тебе. Ответ прост: ты первая ведьма за четыре поколения. Волшебником был мой отец, и он завещал мне передать эстафетную палочку дальше в будущее, в котором магия вернется в нашу семью. Вот, собственно, и все. Ты дочь моей внучки, и ты ведьма. Сундук, шкатулки и футляр откроются только тому, в чьей крови живет наша родовая магия. И вот еще что, моего отца звали Александр Бойд, и он был шотландцем, бежавшим в Гардарику после поражения восстания. Он был шотландским лордом и, возможно, даже носил графский титул. Это все, что я знаю о нем до того, как мой отец осел в Пскове, но здесь он жил обычной жизнью псковского негоцианта и никогда не вспоминал о том, кем он был когда-то и где-то.

На этом все. Будь счастлива и распорядись наследством по уму

Тимофей Бойдов».

Странное письмо. Странные слова. В Гардарике магов ведьмами и волшебниками никто не называл. Разве что, в старину. Но сейчас подобного ни от кого не услышишь. Впрочем, прадед рос совсем в другую эпоху, и, возможно, тогда это было в порядке вещей. Интриговали и завещанные ей вещи. Попробовав открыть ларцы и сундук с футляром, Катя убедилась, что они заперты какими-то незнакомыми ей чарами. Однако прадед довольно грубо намекнул на то, что следует делать, чтобы отпереть запертое, и, отослав слуг прочь, она проверила свою гипотезу. Уколола палец булавкой, размазала каплю крови по крышке одного из ларцов, и вуаля! Ларчик действительно открывался проще некуда, а в нем… В ларце лежали мешочки из заговоренной кожи, вот