— Что-то случилось?

— Ученый совет завтра, вот что случилось! А я еще ни ухом,ни рылом.

Нравилось Тягнибеде представлять некую помесь самобытногоученого с деревенским стариком-лешим. Почему-то ему казалось, что на фоне болеемолодых и пройдошистых, зато менее талантливых, этим своим обликом он поразитвсех, особенно иностранцев.

Всех, и особенно иностранцев, поражал талант академика, и кэтому таланту, по большому счету, не нужно было прикладывать никаких внешнихраздражителей.

Академик же добросовестно прикладывал.

Певцов не знал хорошенько, где кончается балаганный старикашкаи начинается «большой русский ученый», следом за Капицей внесший огромный вкладв теорию сверхпроводимости и в физику низких температур, и подозревал, чтоакадемик и сам этого не знает.

Тягнибеда был никудышный организатор, плохой руководитель,отвратительный директор, но — гений, гений!..

Кроме того, он то и дело получал различные международныепремии и гранты, содержал семью, в том числе и свою дочь, которая стоила оченьдорого, был уважаемым и почетным членом десятка различных европейских академийи пары американских. Обретя в лице Валентина Певцова отличного заместителя, онбыстро перестал интересоваться административными делами института и полностьюпогрузился в свою горячо любимую физику.

Так было лучше для всех.

Певцов управлял, как мог.

На дорогую машину, английские костюмы, итальянские туфли ивизитные карточки с серебряным обрезом ему хватало.

Сотрудники — полторы сотни пожилых мужичков, сотни трипожилых женщин и четыре десятка молодых тунеядцев, которые не хотели от жизниничего, кроме того, чтобы их оставили в покое, — худо-бедно получали зарплату,на октябрьские и майские всласть гуляли по две недели, перемывали костиначальству и истово ненавидели олигархов. Физикой в институте занимался одинтолько академик Тягнибеда, но делал это с исключительным энтузиазмом.

Академик ввалился в собственную приемную — фанерная мебель,оранжевые капроновые шторы, пишущая машинка «Москва» под клеенчатым капюшоном,графин, два стакана и три дисковых телефона — желтый, красный и белый.Секретарша в шали и с красным от холода носом сидела в кресле и читала толстыйжурнал «Новый мир» за семьдесят восьмой год.

— Здравствуйте, Нонна Васильевна.

— Здравствуйте, Валентин Дмитриевич.

— Что нового пишут?

— Да вот такой роман замечательный… Такой замечательныйроман. «Вечный зов» называется.

— Чудесная вещь, — поддержал академик Тягнибеда, усиленнотаская себя по приемной за галстук, как будто его таскал кто-то другой. — Вродебы про инопланетян, да? Ужасная чепуха. Я имею в виду инопланетян.

— Ой, что вы, Николай Петрович, это про Сибирь, пробелобандитов и еще…

— Ах, ну да, ну да!.. Куда же я это сунул? Нонна Васильевна,куда вы дели приглашение от Колумбийского университета?

Секретарша привстала со стула и тревожным взором обвелаприемную, словно приглашения представляли собой парочку книжных шкафов.

— Что ж вы, Нонна Васильевна?!

Валентин Певцов подошел к окну и стал смотреть на улицу.Внизу была стоянка и несколько старых академических лип, которые ему оченьнравились.

Он стоял и думал про то, что скоро лето, и еще про то, чтоэтим летом он будет далеко отсюда. Там, где нет никаких лип.

И он даже слегка грустил из-за этого.

Академик сам себя утащил за галстук в кабинет, и его воплидоносились теперь оттуда:

— А! Вот же они! Нонна Васильевна! Не ищите! Они у меня.Валентин Дмитриевич, Валентин Дмитриевич!

— Да, Николай Петрович?

— Вот же они!

— Что вы потеряли, Николай Петрович?

— Ничего я не потерял, а это две замечательные работы! Мнеприслали их из Питера. Молодые работы, да ранние. Я хочу, чтобы вы прочли идали свое заключение. Быть может, имеет смысл пригласить авторов и включить ихв мою группу.

Во всем институте работала только одна «группа», которуювозглавлял сам академик. Молодым и среднего возраста дарованиям в этой группеотлично платили. Певцов заботился об этом лично. Покупалось дорогоеоборудование, их отправляли на европейские конференций, для них выписывалиспециальные журналы и проводили семинары.

— А приглашения?? Приглашения нашли?!

— Какие еще приглашения?!

— В университет.

— Бог мой, какой университет?! Валентин Дмитриевич,займитесь этими работами! Как там моя дочь? Я сто лет ее не видел!

— Все в порядке, спасибо.

Старый хрен наверняка решил, что заместитель вскоре станет иего зятем, и институт, таким образом, перейдет на «семейный подряд».

Скоро все будет кончено, и издалека ему весело и сладкобудет вспоминать, как он всех обвел вокруг пальца!

Но до этого нужно дожить — сцепив зубы и сжав кулаки,стараясь не обращать внимания на окружающих его придурков и на старые липы заокном, заставлявшие его быть сентиментальным!

— Вы хотели что-то узнать у меня об ученом совете, НиколайПетрович.

— О совете? Ах, да! Впрочем, нет. Вам нечего там делать,дорогой Валентин Дмитриевич! Нам обоим известно, что вы отличный администратор,но наукой в этом месте буду заниматься я, и только я!..

Он так настаивал, словно Певцов собирался с ним спорить!

Зазвонил телефон, и секретарша долго и мучительносоображала, какой именно звонит.

Потом неуверенно взяла трубку. Валентин усмехнулся. Онаподнесла ее к уху — в ней заунывно гудело, — посмотрела с тоской и взяласледующую:

— Вас слушают. Слушают вас!

— Вы, наверное, и теорему Гаусса не сможете мнепродекламировать! А, Валентин Дмитриевич? — кричал академик.

Певцов опять усмехнулся. Нет, он не даст им ни одного очкафоры — ни одного!

— Теорему Гаусса? — переспросил он. —Значит, так. Потоквектора через замкнутую поверхность равен интегралу от дивергенции данноговектора по объему, ограниченному данной поверхностью.

Академик выпустил свой галстук и посоображал немного.

— Вы правы! — воскликнул он с энтузиазмом. — НоннаВасильевна, он прав! Это и есть теорема Гаусса!

Как ни странно, Валентину было приятно это слышать. Такприятно, что даже щеки загорелись немного, словно хорошего ученика похвалиллюбимый учитель.