— Вы подняли ее на руки и…

— Я сказал Сашке, что ее нужно в больницу. Сашка, по-моему,плохо соображал. Мы ее подняли вдвоем, как мешок, но нести так было неудобно, ия ее перехватил. Крови очень много было.

Интересно, кровь тоже вызывает у него отвращение?

— При полостных ранениях такой тяжести крови, как правило,бывает море, — заметил Никоненко равнодушно. — Как это вы не побоялись салониспачкать?

Потапов помолчал. Милиционер ему явно хамил, но хамить вответ министру не хотелось.

— О салоне я почему-то не думал. Кроме того, тут везде кожа.Тряпочкой протер, вот и все дела.

— Дела как сажа бела, — неожиданно заключил Никоненко. —Скажите, Дмитрий Юрьевич, у вас много врагов?

Потапов опять помолчал.

— Лучше вы скажите, Игорь Владимирович. Вы телевизорсмотрите?

— В каком смысле?

— В прямом. Программу “Время”, “Итоги”, “Зеркало”, “Вести”,далее везде? Или только сериал “Бандитский Петербург”?

— И “Вести” смотрю, и “Досье детектива Дубровского”, — судовольствием объявил приготовившийся развлекаться капитан Никоненко, — это такаячушь собачья, что даже интересно. Нет, я правда большей чуши в жизни не видел.Даже приятно.

— Возможно, — согласился Потапов, — но если вы смотрите ещеи “Вести”, вы должны знать, что у меня поминутно меняется состав друзей иврагов. На этой неделе меня ненавидит телекомпания НТВ, а на прошлой ненавиделателекомпания ОРТ. Завтра меня возненавидит холдинг “Совершенно секретно”,послезавтра “Московский комсомолец”, а “Совершенно секретно”, наоборот,полюбит. У меня такая… своеобразная должность. Я называюсь “мальчик для битья”.Печать и информация дело вообще непростое, а в нашей стране вдвойне непростое,потому что у нас отродясь никто не знал, ни что такое печать, ни что такоеинформация. Газета “Правда” не в счет. Никто точно не знает, можно сказать вэфире “президент — дурак” или нельзя. Свобода слова это или мелкое хулиганство,за которое положено… сколько там у вас, по Уголовному кодексу? От двух до пяти?

— Смотря за какое.

— Вот именно. Я стрелочник. Регулировщик движения. Когданикто не знает, куда ехать, как правило, виноват оказываюсь я. Есть ещемножество мелких деталей и тонкостей, но в основном я вам картину обрисовал. Иназывается эта картина вовсе не “Смерть Марата”, а…

— …а “Политинформация на полевом стане”, — закончил за негоНиконенко. — Понятно.

Все ты врешь. Врешь искусно и привычно.

Ты политик высокого уровня, а вовсе не стрелочник и непостовой милиционер. Ты как-то угодил на эту должность, ты держишься… ужесколько?., два года, что ли, — срок по нашим меркам не просто большой, срокгигантский. Конечно, кто-то в правительстве активно лоббирует твои интересы,кто-то, кому ты служишь верой и правдой, чей амбар ты сторожишь, как цепнойпес, кто подписал твое назначение на министерскую должность, когда тебе былочуть-чуть за тридцать! Для чего-то ты посажен на эту должность, какие-то у тебясложные цели, и нет тебе никакого дела ни до свободы слова, ни до “Московскогокомсомольца”!

— Все это я хотел сказать к тому, что убивать меня из-заработы нет никакого смысла. Реально решения принимаю вовсе не я.

Вот это уже теплее. Так, кажется, говорят у них на работе.

— Ваши враги знают, что решения принимаете… не вы?

Потапов засмеялся, и Никоненко понял, что сказал что-то нето.

— Послушайте, капитан. Убить меня — это такая же глупость,как, например, разбить компьютер, в который попал вирус. Логичнее пойматьпрограммиста, который делает вирусы, и набить ему морду.

— Это сложно, — сказал Никоненко, — разбить компьютер проще.

— Проще, — согласился Потапов. — Но сам по себе компьютер —это просто тайваньская пластмасса. Она не может быть опасна. Это простопластмасса.

“Почему он так откровенен со мной? Из-за бессонной ночи?Из-за того, что у него на глазах чуть не прикончили человека? Из-за того, чтосегодня в его благополучной и очень далекой от реальности жизни было слишкоммного крови и больницы?”

— То есть врагов у вас нет?

— У меня масса врагов. Десятки и сотни. Спросите любогоинтеллигентного человека, и он вам скажет, что министр печати и информации —редкий идиот, и, если власти не догадаются от него избавиться, он еще наделаетдел. Но все это не имеет никакого отношения к… жизни и смерти. Кажется, так этоназывается в художественной литературе?

Никоненко понятия не имел, как это называется вхудожественной литературе, и, по правде говоря, его это совсем не интересовало.

— Вы не связаны с большими деньгами, с разделом сфервлияния, с борьбой за близость… “к телу”?

Потапов вздохнул и снова посмотрел в окно:

— Связан. Но в гораздо меньшей степени, чем многие мои…коллеги. Я просто чиновник высокого уровня.

“Я ничего от него не добьюсь, — понял Никоненко. — Если будунастаивать, он прочтет мне еще лекцию о схеме устройства исполнительной властив России. На черта она мне сдалась, эта схема?!”

— А… в личном плане? У вас есть личные враги? Кого выснимали с должности, отправляли в отставку, лишали куска хлеба и последнейрубашки?

— На той неделе один мой зам ушел на пенсию, — сказалПотапов сердито. — Это подходит?

— А семья? Жена? Теща?

— Мои родители души во мне не чают. Брат с сестрой тоже. Мойотец работает в НИИ авиационного оборудования, а мама — детский врач. Сестра —биолог на кафедре в МГУ, а брат программист. Время от времени работает вШтатах, но совсем переезжать не хочет. Жены у меня нет и тещи тоже. И детейнет. Я надеюсь. Что-нибудь еще?

Этот вопрос был задан так, что Никоненко понял: на этот разаудиенция уж точно окончена. Спасибо за внимание. Все свободны. Они говорилиминут сорок, и Потапов Дмитрий Юрьевич, охотно и подробно отвечавший на всевопросы, не сказал ничего.

Высший пилотаж.

Но мы тоже не все время валенки валяем.

— Извините, пожалуйста, — попросил капитан и заискивающезаглянул министру в глаза, — у вас есть ручка? Вы не могли бы записать телефонывашей приемной? Я бы узнал у вашего помощника, кто звонил вам из школы…

Потапов вынул из внутреннего кармана ручку, и Никоненкоподсунул ему блокнот.

— Огромное вам спасибо, — пробормотал он, спрятал блокнот и,пошарив рукой по обивке, сделал движение, будто собирается вылезти из машины,но не вылез, а повернулся к Потапову.