— Мне бы допросить ее, и побыстрее. Когда она в себя придет?

Молодое лицо врача на секунду стало брезгливым и взрослым.

— К вечеру придет, — сказал он холодно и потрепал Федора помакушке. — Не горюй, пацан! Вот увидишь, станет твоя маманя лучше прежней.Езжай домой, небось отец весь извелся!

Почему люди, даже из самых лучших побуждений, все времяговорят друг другу совсем не то, что нужно, стремительно подумала Алина. Нукакое этому врачу дело до Федорова отца? Зачем он это сказал?

— Отца у меня нет! — воскликнул Федор с энтузиазмом. — Мы смамой вдвоем живем! А сейчас мы с Алиной к ней поедем, потому что меня нельзяодного в пустую квартиру, и в школу я завтра не пойду! То есть сегодня!..

— Когда допросить-то можно? — повторил Никоненко скучнымголосом. — Точно вечером или, может, пораньше?

Теперь уже не только врач, но и копченая селедка посмотрелина него с брезгливым недоумением. Селедка — еще и с ненавистью.

— Вы пока не уезжайте, — посоветовал он, подогревая еененависть. Как будто черт его толкал в бок костлявым волосатым локтем! — Мнееще с мальчиком придется поговорить. Сегодня, — добавил он с нажимом. — У васесть где-нибудь тихое место? Только не в коридоре.

— Во второй ординаторской у нас самое тихое место.Проводить? — И, демонстрируя полную солидарность со слабой женщиной передцементно-бетонным ментом, спросил: — Может, чаю вам согреть? Или мальчику? Еслиесть хотите, на втором этаже круглосуточный буфет, только там одна пицца исардельки.

Лучше сразу пригласи ee в свою хрущевку-распашонку, санузелсовмещенный, молча посоветовал врачу Никоненко.

Только не пойдет она. Ты что, не видишь бриллиантовый ручееки черную жемчужину, и очочки, и ботиночки, и простецкую кожаную курточку, наощупь как шелк? Где тебе! Ты только что отмылся от всей сегодняшней кровищи ичувствуешь себя спасителем человечества, благородным героем, сэром Ланцелотом.Только ни черта ты не Ланцелот. Ты — такой же, как я, специалист средней рукина средней же зарплате.

Госслужащий.

Под конец жизни ты выбьешься в начальники отделения, а явыйду в полковники. Получим мы с тобой еще по полтиннику прибавки, и в метро,по дороге на работу, станем читать в журнальчике “Семь дней” о том, что“организатор фестиваля, рекламное агентство “Вектор”, в лице генеральногодиректора Алины Латыниной, выразило благодарность спонсору, мэру, премьеру…”.

— Я не знаю, что вы себе вообразили, но допрашивать Федора явам не позволю, — решительно заявила Алина Латынина. К этому моменту Никоненкоуже был зол как черт. Кажется, только что он был уверен, что вывести его изсебя невозможно.

— Мне не требуется ваше позволение. Мне нужно работать. Вэтот момент моя работа состоит в том, чтобы найти человека, который стрелял вего мать. Федор, ты в состоянии поговорить со мной или нет?

— Я… в состоянии, — выговорил тот неуверенно и посмотрел наАлину: — Ты не сердись, Алин! Я очень не люблю, когда ты сердишься!

— Я не сержусь.

— Где ваша вторая ординаторская? Давайте-давайте,шевелитесь! Вы-то сейчас все спать пойдете, а я в управление поеду!

— Вы сами выбрали себе такую работу, — подзудила мымра, —выбрали бы другую и не ездили бы сейчас в управление!

Никоненко не удостоил ее ответом. Во второй ординаторскойбыло душно и почему-то сильно пахло нашатырным спиртом. Врач зажег свет и огляделсвое хозяйство, как будто видел впервые.

— Ну вот, — сказал он, смущаясь Алины, — окно неоткрывается, а воняет, потому что утром практиканты бутыль с нашатырем разбили.

Он последний раз взглянул на Алину и вышел. Никоненко былсовершенно уверен, что он станет караулить ее в коридоре.

— Вы только меня не перебивайте! — приказал он ей. — Илипридется все начинать сначала, а мне и вправду некогда. Сядьте в угол и сидитетихо.

— Я на вас жалобу напишу, — сообщила она.

— Валяйте, — разрешил Никоненко и, придвинув шаткийстульчик, устроился напротив Федора. — Расскажи мне, как все было. С самогоначала.

— Сначала мама сказала, что она сегодня вечером идет в своюшколу, — добросовестно начал Федор, — поэтому математику и английский у меняпроверит Алина, а я не хотел, чтобы она проверяла, потому что мы…

— Она всегда с тобой остается, когда мама уходит?

— Всегда, — согласился Федор с удовольствием, — бабушка нелюбит со мной оставаться, она говорит, что возни много и что мы сели ей на шею,а Алина всегда остается, и мы с ней ездим кутить. Мама, правда, ругается, но мывсе равно ездим.

— Куда вы ездили сегодня?

— В “Седьмой континент” за мороженым, — раздраженно сказалаиз угла Алина. — Зачем вам…

— В какой?

— Что — в какой?

— В какой “Седьмой континент”?

— Который на Лубянке! Что вам за…

— Так, что потом?

— Потом мы поехали к Алине, мультфильм смотреть.

— Какой мультфильм?

— Ну, мы купили мультфильм, — объяснил Федор терпеливо, —про Мулана.

— Не про Мулана, а про Мулан, — поправила Алина. — Мулан —это она.

— Про Мулан, — согласился Федор. — Потом я на компьютереиграл, а Алина по телефону разговаривала. Потом мы оделись и поехали в маминушколу. Алина сказала, что мы маму заберем и уговорим ее поехать пиццу есть. Онасказала — кутить, так кутить. Я люблю кутить, а мама не очень.

— А в школе что было?

Он задал этот вопрос и спиной почувствовал, как подобраласьи насторожилась Алина. Как лошадь перед прыжком.

Почему? Боится за мальчишку? Бережет его нервы? Не хочет вспоминать?Или еще что-то?

— Я вылез из машины и побежал к воротам. Алина сказала —осторожно, машины. Она всегда прямо посреди дороги останавливается. Мы впрошлом году ездили в Суздаль, и ее там за это все время штрафовали.

— Понятно.

— Я маму сразу увидел, она уже к нам шла.

— Она тебя тоже видела?

— Нет, я ее позвал, и тогда она увидела. Я закричал: “Мам!”,и она увидела. Потом повернулась в сторону, как будто ее еще кто-то позвал, апотом… упала и лежала. Все закричали, побежали, и я очень испугался.

— Очень-очень?

— Просто очень, а не очень-очень, — подумав, ответил Федор,— я очень-очень не успел испугаться, потому что Алина подбежала.