расстраивать или оставлять одну, пока ты не будешь готова, но у клиента есть трубы, которые нуждаются в ремонте. Мне нужно идти. Увидимся позже, милая. – Он поднимается из-за стола и целует меня в лоб. Я неторопливо поглаживаю блестящую головку Флер и смотрю, как папа уходит, и понимаю, что на нем хлопковая рабочая майка. Он явно чувствует, что настало время заняться делами, и, конечно, он терял деньги, не работая последние две недели. Такова жизнь самозанятого сантехника – ни праздников, ни больничных. Я проклинаю себя за то, что такая бесчувственная. Почему я не замечаю, что происходит вокруг меня?

Вздохнув, я зарываюсь пальцами в конверты.

– Ну что, поглядим, что у нас здесь, Флер? – Она смотрит на меня, после чего убирает голову с моих коленей и несется к грядке, чтобы раскопать что-нибудь поинтереснее. Совсем как гончая: нос управляет головой. Я печально улыбаюсь и качаю собственной.

Что бы ни случилось, какая бы беда нас ни настигла, жизнь всегда продолжается. Некоторые вещи не меняются. Это успокаивает.

На мой телефон приходит сообщение, но я не обращаю внимания. Скорее всего, это Элоиза, Шелл или Хлои проверяют, как я. Прямо сейчас мне куда важнее слова папы и правда. Я вытаскиваю сложенную бумагу из конверта, усаживаюсь на стул и начинаю читать под греющим кожу солнцем.

Май 2007

Дорогой Рэй!

Надеюсь, у тебя все хорошо? Спасибо за твое письмо – я был рад его прочитать и еще больше рад узнать о том десятикилограммовом карпе, которого ты поймал. Завидую тебе! Может, в следующий раз, когда буду в увольнительной, мы сможем порыбачить вместе.

Я знаю, что прошло много времени. У нас были учения, о которых я, конечно, не могу рассказывать, к тому же мы оказались в дерьме из-за одной неожиданной кампании. Но все уже закончилось, а потом мы остановились в Индийском океане, потому что понадобилась дополнительная охрана. Там были довольно захватывающие виды, так что не так уж все было плохо.

Дни на корабле тянутся куда монотоннее, чем на суше. По крайней мере, на суше обстановка меняется: с работы идешь домой или еще куда-то, чтобы отдохнуть или прогуляться. Здесь единственный выбор – верхняя палуба или нижняя. Ветер в лицо или гул моторов, вибрирующий в животе. Ты понимаешь, о чем я. Но я не жалуюсь. Мне нравится то, что мы делаем, никогда не зная, что произойдет, с чем мы столкнемся завтра. Ребята здесь классные (когда не прячут мои вещи ради шутки), и посменно спать на койке тоже нормально, если только какой-нибудь шутник не решит размазать джем по простыням… Но все равно мы друг друга уважаем, и я потихоньку знакомлюсь с другими парнями. Я был на офицерской подготовке с некоторыми из них, так что все в порядке. Что бы ни случилось, мы друг за другом присматриваем. Мы должны это делать не только потому, что это часть работы, но еще и потому, что это правильно. От этого могут зависеть жизнь и смерть человека. Это так просто, но так важно. Я знаю, что кому-кому, а тебе можно не расписывать, как я горд служить своей стране, потому что ты служил сам. Но я и правда очень горжусь. Это также дало мне все то, чего у меня раньше не было. Цель. Страсть. Семью. Плюс то, в чем я действительно силен. Я не знаю, как благодарить тебя за все истории, что ты рассказывал в детстве. Они изменили меня, позволили взглянуть на мир так, как я сам не смог бы, показали возможности, о которых я не мог и мечтать.

Как и ты, я чувствую, что охранять международные воды (неважно, наши собственные или наших союзников) и не давать плохим людям делать ужасные вещи – это привилегия и честь. Еще важнее помогать нуждающимся во время кризиса или стихийного бедствия. Это самая сложная работа, но самая значимая.

Я так много говорю о монотонности, но я не чувствую себя в ловушке, как дома. Иронично, учитывая, что на корабле я в куда большей ловушке, чем где-либо еще в своей жизни (физически, по крайней мере). Будем честны: захоти я сменить обстановку, прежде чем мы доберемся до порта, единственным вариантом были бы кишащие акулами воды…

Забавно, но жесткий распорядок дня заставляет задуматься о времени. Словно его у тебя больше. Я очень много читаю, а один из инженеров увлекается философией и посоветовал мне «Нравственные письма к Лукрецию» Сенеки. Ага, я тоже никогда о нем не слышал. Оказывается, он был римским ученым, который прожил непростую во всех смыслах жизнь, но у него есть пара интересных мыслей по поводу важных вещей. Одна из них меня поразила – про то, как мы тратим время. «Поверь мне: часть времени у нас отнимают другие, часть его тратится даром, часть уходит незаметно для нас самих». Я знаю, что позволил времени и части своей жизни просочиться сквозь пальцы, как будто никогда раньше не осознавал, что время заканчивается. Его всегда будет недостаточно, но наши жизни конечны. Сенека сказал, что мы не владеем ничем, кроме времени. Ни вещей, ни денег, ни любви. Только время. Это единственная вещь, которую мы можем контролировать, которую можем использовать мудро и правильно либо потратить впустую на незначительные вещи.

Это заставило меня задуматься об отце, о том, что ты сказал, когда мы в последний раз виделись. Я знаю, что мне нужно с ним разобраться. Я просто еще не готов. Еще не время. Но однажды оно наступит. В правильный момент я взгляну ему в глаза, встречусь с ним лицом к лицу и спрошу его: почему? Чтобы снова попытаться его остановить. А пока, пожалуйста, продолжай присматривать за мамой, если можешь. Я тебе доверяю, и у меня есть другой план, как забрать ее от него. Я чувствую вину за то, что оставил их вдвоем, но она сказала мне однажды, что я должен выбраться отсюда. В тот день, когда я уезжал, она сказала, чтобы я сбежал. Далеко-далеко. И я сбежал, но, может быть, слишком далеко.

Но хватит этой сентиментальной чепухи. Расскажи мне, чем ты был занят. Как поживают Генри и Лейла? Лейла рисует? Она такая талантливая. Уверен, изо всех сил готовится к экзаменам.

Твои письма, скорее всего, будут идти долго, но мне не терпится их получить. Не жди слишком долго – помни, что я сказал насчет времени.

Джейк

Когда я заканчиваю читать письмо, по моему лицу текут слезы. Мне больше не нужны доказательства. Я помню радость дедушки, когда он поймал эту рыбу, и захватывающую историю, которую он рассказал нам. Ему понадобились для этого два с половиной часа и моральная поддержка товарищей-рыбаков. В том году я помогала ему создать страничку в социальных сетях, и он запостил фотографию, где держит карпа на руках, как малыша. До этого он был жутким технофобом, но после того как зарегистрировался, обрадовался, что может найти своих сослуживцев, и начал делиться новостями. Интересно, общались ли они с Джейком в соцсетях? И значит ли это, что они перестали писать письма? Было бы очень жалко, если да, учитывая количество писем, что Джейк прислал за эти годы. В письмах есть что-то гораздо более значимое и личное, чем в сообщениях.

То, как Джейк попросил дедушку приглядывать за мамой и как свободно говорил о своих отношениях с отцом… очевидно, что они много друг для друга значили. Хоть я и чувствую ужасный стыд за то, что в упор этого не видела, это факт. Джейк и дедушка были близки, и он должен был оплакивать его так же, как и мы. Он должен был быть там с нами, в церкви и на поминках.

Но было кое-что еще. Кое-что удивительное. Так же, как тот разговор о его семье в день дедушкиной смерти, это письмо позволило мне заглянуть в его жизнь, узнать, о чем Джейк думает, чем занимается. И меня поражает мысль, что, оказывается, он может быть разным: раздражающим, порой дерзким, немного всезнайкой – но прежде всего он хороший человек. Смелый. Я