просить кого-то из них – людей, которых он не видел больше сорока лет – говорить о нем. Что бы они рассказали, кроме смутных историй о детстве, которое давно забыли? Они его знали лишь до того момента, как ему исполнилось двадцать. С тех пор дедушка прожил целую жизнь. У него была обожаемая жена, хоть и недолго; он построил дом и создал семью.

Конечно, мы не можем найти маму. Мы понятия не имеем, где она, поэтому она даже не знает, что ее собственный отец умер. Каждый раз, когда я думаю об этом, я стискиваю зубы. Вот с чем она нас оставила. Таковы последствия ее исчезновения. Печальное знание о том, что она не подозревает, что мужчина, который подарил ей жизнь, больше не ходит по земле, и, возможно, она еще несколько лет об этом не узнает. То, что ей не удалось с ним попрощаться, возможно, будет преследовать ее всю жизнь. Но это уже не моя проблема. Нет, моя проблема в том, что я должна встать перед всеми этими людьми и рассказать о дедушке, не заплакав.

Пока я думаю об этом, гроб наконец проносят мимо нас, и я замечаю, что один носильщик выше остальных и держит спину ровнее. Когда они аккуратно ставят гроб на подмостки, я понимаю, кто это, и нос начинает щипать.

– Джейк, – шепчу я.

Он одет в полную парадную голубую форму моряка с золотыми пуговицами на пиджаке и золотыми кругами на рукавах. Он выглядит старше лет на пять. Кивнув носильщикам, которые подсаживаются к друзьям и семьям, он подходит ко мне.

– Джонс.

Его лицо серьезно и печально, глаза – один карий и один зеленый – грустны и полны сочувствия. Папа молча подвигается на скамье, чтобы Джейк мог сесть со мной.

Я не могу говорить. Во рту сухо и пусто.

– Знаю, – бормочет он себе под нос, протягивая мне платок из внутреннего кармана.

Когда песня подходит к концу, из меня вырывается истеричный смех. Это бред. Это не могут быть похороны дедушки, умершего на двадцать лет раньше положенного. К своему удивлению, я не задумываясь прячу лицо на плече Джейка, чтобы заглушить этот звук. Что обо мне подумают, если увидят, как я смеюсь? Что я чудовище. Или, по крайней мере, что веду себя совершенно неподобающе.

Он обнимает меня за плечи, утешающе их сжимая.

В носу щиплет, я вот-вот заплачу. Взяв себя в руки, я встаю, не переставая поигрывать браслетом. Словно в тумане вытягиваю руку, чтобы на него попали солнечные лучи, льющиеся из витражных окон. Я рассеянно кручу левым запястьем туда-сюда, любуясь, как шармы отражают свет, образуя радужные блики. Браслет – это то, что я всегда буду держать у сердца, это гораздо больше, чем просто украшение.

С одного бока от меня кашляет папа. С другого Джейк берет мою руку под свой локоть. Я оставляю ее там, успокаиваясь от его присутствия. Говорит священник, человек, который едва ли знал дедушку, потому что тот не был религиозным. Я даже не заметила. Как долго он уже вещает? Я безучастно смотрю на стену за алтарем, где Иисус висит на кресте, и забываю о времени. Я дрейфую мимо гимнов и переворачиваемых страниц заказанной службы. А потом меня зовут папа и Джейк.

– Лейла, Лейла, – шепчет папа мне в ухо.

Я выхожу из оцепенения, понимая, что настало время произносить речь. По позвоночнику пробегает жар, на пояснице выступает пот. Я не готова.

– Мы будем рядом, – говорит мне Джейк. – Ты справишься.

Встав в стороне, он показывает на алтарь, где стоит сосновая кафедра. В церкви царит тишина: все ждут.

Я словно вне своего тела. Мои ноги двигаются, а колени трясутся, и я встаю лицом ко всем. Я не помню, как дошла. Море лиц расплывается. Здесь так много людей.

– Любимая внучка Рэя, Лейла, сейчас произнесет траурную речь. – Священник с завитками серебряных волос и карими глазами, которые смотрят поверх очков в проволочной оправе, кивает мне.

Где моя речь? Бросая взгляд вниз, я ощупываю свое платье. Карманов нет. Что я с ней сделала? В панике вижу, как три мои лучшие подруги поднимаются с лавки, маленькими шажками двигаются к проходу и идут ко мне. Поднявшись по белым мраморным ступенькам, они встают вокруг.

– Что такое? – спрашивает одна из них еле слышно.

– Я не могу найти ее! – Это попадает в микрофон, и по церкви пробегает озабоченный шепот.

– Говори от сердца, – шепчет Шелл. – Просто скажи, что чувствуешь. Мы с тобой.

Они становятся полукругом позади меня. Хлои протягивает руку и сжимает мою ладонь. Они прикрывают мою спину – в прямом смысле.

Я смотрю на папу, кусающего губу. Джейк незаметно кивает мне и еле слышно произносит:

– Давай, Джонс.

Он верит в меня, я справлюсь.

– Прошу прощения, – хриплю я. – Извините. Я полностью подготовилась, а теперь не могу даже найти свою речь. – Прокашлявшись, начинаю. Сила моих друзей и семьи дает силы и мне. – Постараюсь справиться. – Сделав глубокий вдох, я следую совету Шелл, позволяя сердцу управлять словами. – День, когда у моего дедушки – вы его знаете как Рэя – случился летальный сердечный приступ, был днем моего восемнадцатилетия. – Я вижу адресованные мне сочувственные взгляды, люди переглядываются и качают головами. – Знаю, вы думаете, бедная девочка, да? Что ж, не буду врать, это меня опустошило. Мы до сих пор опустошены. И каждый год в свой день рождения я буду вспоминать, что произошло, и снова буду чувствовать эту пустоту. Но – здесь есть «но» – мне также будет что отпраздновать. Нет, не то, сколько лет я тусуюсь на этой планете, но сколько лет у нас был Рэй. – Я сглатываю, но заставляю себя продолжить. – Нам с папой пришлось уехать из Борнмута, когда мне было одиннадцать, из-за личных обстоятельств. – Несколько человек, что знают нашу историю, обмениваются понимающими взглядами. – В последующие годы мы виделись с дедушкой всего несколько раз. Мы не были особенно близки по причинам, которыми я не буду вас утомлять. Раньше я адски выводила его из себя, называя Рэем или иногда дедушкой Рэем. – Священник кашляет, и я понимаю, что упоминание пекла – неприемлемая вещь в святом месте. – Упс, извините, – бормочу я. – В общем, он терпеть не мог, когда я его так называла, и однажды отчитал меня за неуважение. – Из меня вырываются всхлип и неестественный смешок. – Любой, кто служил под его командованием в Королевском флоте, знает, каково оказаться с ним по разные стороны баррикад. Он мог быть очень суровым, и у него был особый взгляд, который говорил, что он очень разочарован и ты сам должен быть в себе разочарован… Довольно пугающе. – Вижу несколько еле заметных улыбок, группа мужчин на скамьях справа согласно кивает.

– Когда мне было четырнадцать, мы переехали в Борнмут, потому что дедушка заболел и о нем нужно было заботиться. Возможно, не все об этом знают, потому что он хорошо это скрывал, но около года у него был рак легких. Он выздоровел, но это было как минимум неожиданно. Буду честна, – я смотрю на людей, стараясь сосредоточиться на отдельных лицах, чтобы успокоить нервы, – я отвратительно себя вела, когда пришлось вернуться в Борнмут, и винила папу с дедушкой за это. Но дело в том, – продолжаю я, – что мы переехали на улицу, на которой я выросла, с мыслью, что ему недолго осталось жить, а вместо этого получили ценнейший подарок. Потому что мы провели четыре года с ним вместе. Никто не мог этого предвидеть. За это время он из Рэя стал моим настоящим дедушкой, и я начала его так называть. Мне повезло провести это драгоценное время с самым упрямым, принципиальным и мудрым человеком из всех, кого я знаю. – Слеза бежит по щеке, и я делаю прерывистый вдох. – Никто не мог предвидеть, что все разрушит сердечный приступ в море. – Я показываю на коллаж с кораблем. – Он любил море. Он провел большую